Читаем Гроза на Москве полностью

Гроза на Москве

- Василия.

- Для чего, государь мой, для чего им младенца губить? - с тоскою вырвалось у Марии.

Иван еще ближе подвинулся к ней.

- Для чего губить? Извести весь род хотят, род царский... Помру я сын мой будет на царстве, помрет один, будет другой... коли никого не останется... станут они, псы смрадные, холопы, на царском месте сидеть, лапами холопскими за бармы, ожерелье хвататься... холопы венец наденут... ха, ха, ха...

Иван смеялся тонким заливчатым смехом, и смех этот был страшнее, чем его гневный окрик.

Мария дрожала мелкой дрожью. В широко раскрытых глазах ее был ужас.

- Государь... - прошептала она, - а кто... кто лиходеи наши?

Он тихонько положил ей руку на плечо и шепнул коротко:

- Бояре!

- Бояре? Кто из бояр?

- Все, все... сейчас Шуйские, а в другой раз Бельские, а еще в иной попы Сильвестры!

При этом имени в глазах его появился зловещий огонек. Он помолчал, затем продолжил:

- Москва горела; люди в дыму корчились... хоромы валились... была страшная жизнь и без того, а как пришел ко мне тот поп да, аки пес, рявкнул: "Горе, горе тебе!" - душа обмерла. Напуган я в младенческие годы очень Мария... А как увидел я после, куда старик гнет, - отошел от меня страх и исполнился я гневом праведным. Был я болен и слаб, Мария, и часа смертного ждал. Так разве ж Сильвестр с Адашевым, собаки, не стояли за брата моего Владимира Андреевича*, не хотели дать крестного целования сыну моему, законному наследнику?.. Недаром моя голубушка Настя их не любила; слов малых не могли ее стерпеть, как что-то им не по-ихнему сказала, я же их терпел немалое время. А как она скончалась, я понял, что сгубили юницу мою вороги.

_______________

* В л а д и м и р А н д р е е в и ч - князь Старицкий,

двоюродный брат царя Ивана.

Он перевел дух, встал, подкрался, поглядел всюду, послушал у двери, даже заглянул за завесу и, убедившись, что вблизи никого не было, на цыпочках подошел к царице и сказал ей:

- Береги себя. Ноне я поведаю тебе тайно: уезжаю, спасаюсь от ворогов.

Мария всплеснула руками.

- Уезжаешь, государь, куда? И без меня?

В глазах ее был детский страх.

- Молчи, - сказал он тихо, - молчи. И тебя возьму, куда ты без меня денешься? Готова будь. Потайно скажи постельницам, чтобы готовили пожитки твои, что тебе по твоему женскому обиходу полагается, да крепко-накрепко вели им молчать. К рассвету жди сигнала.

- Что задумал ты, государь?

- Великое дело, Мария, и не твоему это уму бабьему разуметь. Не хочу я больше с боярами жить; полно мне! Коли худоумен я для них, - авось, поумнее буду с мужичонками. Нужны мне люди иные, чтоб душой и телом мне предались, чтобы я был для них ближе отца, матери, ближе детей, ближе себя самих... Как то дело сладить, еще не думал, а только хочу я Московскую землю обновить; не одни же в ней разумники-бояре живут, - авось, найдутся и иные, что могут службу возле царя своего править...

Он усмехнулся.

- Ведь нашелся ж до сего дня - был из гноя взятый Адашев, а хотел он меня себе под начало, - да и Сильвестр невелика птица - попенок. Над питьем и пищей моей имел тот поп распоряжение; меня, несмышленыша, в храм Божий на веревочке водил; по его хотенью можно мне и Настю мою было ласкать да голубить, а без него - не смел... Зато ноне без него обойдусь...

Он привлек к себе Марию и с небывалой нежностью стал целовать ее в глаза, щеки, уста, приговаривая со смехом:

- И на исповедь не пойду, и спрашивать никого не стану; правда, Мария?

Ей было и любо от этой необычной, такой редкой ласки, и жутко от его смеха.

Царь встал.

- Так сбирайся же, - сказал он деловито и пошел к дверям.

В ту ночь плохо спал царь Иван.

Лежа на своей кровати под желтым расписным пологом, он думал о предстоящем великом деле обновления Московской земли, о том, чтобы порвать все с опостылевшим ему именитым дворянством.

Трещал сверчок в углу; от жарко натопленной изразцовой печки шел теплый дух; грело и нежило тело стеганое шелковое одеяло; в слабом свете лампад у ног царя на полу обозначалась серым однообразным силуэтом согбенная фигурка бахаря-сказочника. Унылым голосом тянул он сказанье о Георгии Храбром:

Хочет он, Георгий, Туто проехати,

Хочет он, храбрый, туто проторити;

Нельзя Георгию туто проехати,

Нельзя храброму туто подумати...

И Георгий храбрый проглаголует...

Царь перевернулся в постели и прошептал, скрежеща зубами и сжимая кулаки:

- Сила вас кромешная... изменники!

Бахарь встрепенулся, остановился и, подняв незрячие глаза на царя, спросил, шамкая:

- Что, государь царь, аль сказание не полюбилось? Другую сказку хочешь? О Змее Горыныче, о гуслях-самогудах... аль об Ерше Ершовиче?..

- Сперва кончи про Егорья, - пробурчал Иван, не размыкая глаз.

И Егорий храбрый проглаголует:

Ой, вы, леса темные!