Гроза на Шпрее

Подойдя к воротам, Григорий поискал кнопку электрического звонка и не нашел. Должно быть, надо стучать — эта старинного литья бронзовая голова льва, очевидно, служит своеобразным молотком. Взявшись за кольцо, вдетое в ноздри, Григорий приподнял его, чтобы ударить и… не смог скрыть улыбку. Из раскрывшейся пасти, напоминая клыки, торчали две белые кнопки. Итак, надо только опустить львиную челюсть, легонько потянуть за кольцо… Дань старине, соединенная с современными удобствами, а может, предостережение всем тем, кто явится сюда нежеланным гостем?

Одноглазый сторож в сутане молча выслушал пояснения посетителя о том, что монсиньор Алоиз Орсини предупрежден о его приходе, и так же молча качнул головой, указывая направление, в котором надо идти.

«Сначала пасть льва, потом Циклоп… Кто же ждет меня дальше? Еще какое-нибудь чудище?» — шутя спросил себя Гончаренко, шагая к главному входу в колледж.

Но монсиньор Алоиз Орсини никак не походил на чудовище. Наоборот — его красивое лицо излучало кротость, губы приветливо улыбались, черные глаза смотрели проникновенно и спокойно, хорошо поставленный голос опытного оратора вибрировал множеством интонаций.

Несколько минут шел живой, светский разговор на общие темы, потом настоятель колледжа сокрушенно вздохнул:

— К сожалению, от материй высоких нам придется перейти к делам земным. Синьор Джузеппе предупредил меня о цели вашего прихода. Речь идет о встрече с падре Антонио.

— Да, монсиньор, у меня к нему важное и не терпящее отлагательства дело.

— В свое время под этой крышей обрели приют многие ваши соотечественники, ведь двери нашей обители всегда открыты для всех гонимых и страждущих. Теперь, когда падре Антонио полностью и безоговорочно вручил нам свою судьбу…

— Я понимаю ваши опасения, монсиньор, и сразу же хочу предупредить: мои намерения весьма дружеские.

— Вы приехали из Испании и, насколько мне известно, занимаете там в школе весьма ответственную должность. Будет резонно допустить, что вы прибыли с какими-то официальными полномочиями. Они у вас есть?

— Не стану скрывать, есть. Но… в данном случае я пришел как частное лицо.

Переведя взгляд с Григория на кончики своих пальцев, сплетенных на поверхности стола, настоятель с минуту перебирал ими, что-то обдумывая.

— Где гарантия, что интересы частного лица не противоречат заповедям любви и милосердия, которые исповедует святая католическая церковь? — наконец спросил монсиньор Алоиз, подняв глаза на Григория.

— Я просил бы вас присутствовать при моей беседе с падре. Из нее вы узнаете, что речь идет о большой сумме денег, которую падре хочет передать на нужды церкви. Я могу помочь ему сделать это, в благодарность за заботу о близком мне человеке.

— Хорошо! — монсиньор Алоиз поднялся, держа в руке маленький серебряный звоночек.

— Попросите падре Антонио немедленно спуститься сюда! — приказал надзиратель колледжа молодому худощавому монаху, который бесшумно, словно привидение, возник в дверях. Выслушав приказание, тот низко поклонился и так же бесшумно исчез.

— У меня к вам просьба, монсиньор… — Григорий замолчал, словно взвешивая каждое слово, которое собирался произнести. — Не знаю, должен ли я, могу ли я… видите ли, положение, в которое я себя поставил… и возможные последствия…

— Вы можете быть вполне откровенны, сын мой!

— Откровенен… я стремлюсь к этому всем сердцем. Но когда в душе такое смятение, когда ты сам не знаешь правильно ли поступил, пренебрегая обязанностями службы во имя голоса совести… Постараюсь коротко: мне поручено вернуть падре Антонио в Испанию, конечно, с деньгами, которые он считает собственностью церкви, а я стараюсь спасти его от неминуемого наказания. Если кто-нибудь узнает о том, что я его предупредил…

— Вы хотите сохранить в тайне вашу встречу с падре Антонио?

— Да, монсиньор, о падре, возможно, будут расспрашивать.

— Осквернить свои уста ложью?.. Вы понимаете, чего требуете от меня?

— Существует тайна исповеди. Считайте, что я исповедовался перед вами… И существует неприкосновенность убежища для всех гонимых и страждущих, как вы сами сказали… К тому же падре Антонио не совершал никакого преступления. Оставив кесарю кесарево, он забрал лишь то, что принадлежит богу.

В глазах Алоиза Орсини вспыхнули насмешливые искорки:

— Ого, вы даже заботитесь о делах небесных?

— О земных. Хотя как на это взглянуть. Если спасение несчастной женщины и больного ребенка считать актом милосердия… Вы, вероятно, слышали от падре историю Агнессы Менендос и ее дочери?

— Да, но слышал и другое: вы хотите отвратить ее сердце от единственного утешения, какое у нее есть, — от веры в высшее провидение.

— Девочке прежде всего необходим хороший врач, монсиньор. Мы живем не в средневековые времена, а в двадцатом веке, когда диалог между наукой и религией стал вполне реальным и уже ведется.

— Мне нравится ваша откровенность, сын мой, она больше всего убеждает в чистоте ваших помыслов.

Настоятель колледжа поднялся и вышел из-за стола.

— Я считаю, что мне не нужно присутствовать при вашей беседе с падре, и поэтому прощаюсь.