Гроза над Польшей

Речь шла о знаменитом тюремном комплексе на юге Польши. Обычно в освенцимские лагеря отправляли мятежников, попавшихся борцов Сопротивления и других политических. Говорят, был там и специальный сектор для гомосексуалистов. Обычных уголовников в Освенциме не держали.

Грохнул винтовочный выстрел. Ему вторил пистолет-пулемет. Короткая пауза. Еще несколько одиночных выстрелов. Виктор Котлов инстинктивно втянул голову в плечи и покосился на повстанцев. Те спокойно сидели, не меняя позы. Только Анжей поправил лежащий на коленях штурмгевер.

Опять несколько одиночных выстрелов вразнобой. Пара очередей из автоматической винтовки. Наступила тишина. Бой закончился. Виктору Котлову с товарищами по несчастью оставалось только гадать, удачно завершился налет или немцы отбили нападение партизан капитана Оста. Еще полчаса ожидания. Солнце склонилось к земле. Лес накрывало сумраком. Вскоре совсем стемнеет. До ушей Котлова донесся треск ветки. Осторожные шаги, и между деревьями мелькнула штормовка одного из партизан.

– Проше! – выкрикнул подбежавший паренек. Один из самых молодых бойцов отряда, на него обычно и сваливали обязанности посыльного. Звали паренька Сташко.

– Идем, – Марко легко вскочил на ноги. – Собираемся, москали, ночевать будем под крышей.

– А не хохол ли ты? – прищурился Черкасов.

– Точно, пан козак, – улыбнулся повстанец, – с Галитчины родом.

Дорогу показывал Сташко. Сосняк миновали за пару минут, прошли заросли бузины и бересклета, обогнули пригорок, и вот впереди забрезжила прогалина. Еще сотня шагов, за деревьями виднеется поле. Дальше за колосящейся пшеницей темнеет еще один лес. Но не это привлекло внимание Виктора Котлова. Чуть левее к деревьям подходит ровный дощатый зеленый забор, над оградой возвышается мансарда крестьянского дома.

Вдруг над округой пронесся истошный вопль. Не успели остановиться, как полный нечеловеческой муки крик оборвался. Поляки переглянулись. На лице Анжея появилась глумливая ухмылка.

– Кто это? – сдавленным шепотом интересуется Ринат.

– Немак, – щерится Марко.

К воротам они подошли не таясь. Дежуривший у калитки Кароль поприветствовал своих товарищей взмахом руки. Внешне все выглядело пристойно, но Виктор Николаевич уже понимал, что они увидят за забором.

Это не комендатура и не блокпост. Обычный фольварк. Крепкое хозяйство немецкого бауэра, перебравшегося в генерал-губернаторство в поисках лучшей доли. Трудно сказать, приехал он на пустое место, своим трудом поднял заброшенные пашни, поставил дом, от зари до зари вкалывал как проклятый, поднимал хозяйство или раньше на этой земле жили и работали поляки, а немец приехал на готовое. Тоже такое бывало – землю выделили под переселенцев, а местных попросили очистить территорию. Власти с поляками особо не цацкались, гражданами не считали.

А сейчас уже не имело значения, кто здесь жил раньше, что и как происходило на этой земле, на пустошь переселился немец или нет. Сегодня крестьянского хозяйства не стало. Семья бауэра тоже вычеркнута из списка живых.

Взгляд Виктора Котлова отмечает кровавый след на земле, свежие пулевые отметины на стенах дома, сорванную с петель дверь. А вон и сам хозяин. Еще не успели убрать. Не старый, крепкий, подтянутый мужчина лежал, прислонившись к углу веранды. Лицо человека даже после смерти дышало внутренней уверенностью в своей правоте, спокойное, чуточку усталое лицо занятого делом человека. Картину дополнял карабин в руках немца, обычный старый армейский «98 курц». Крестьянин так и не выпустил оружие, даже когда ему в грудь вошла очередь штурмгевера. Может быть, еще приподнял карабин, целясь в бегущих через двор повстанцев, да так и не успел нажать на спуск.

– Скоты, – процедил сквозь зубы Алексей.

Взгляд летчика застыл на лежащих рядом с сараем телах двух девушек. Совсем еще молоденькие. Лица изуродованы гримасой муки, стыда и боли. Одежда на обеих изорвана, ноги оголены, юбки задраны, бедра той, что помладше, еще пятнадцати не исполнилось, совсем еще ребенок, измазаны кровью.

Поляки гульнули от всей души. Не постеснялись. Виктор Котлов механически отмечает тела, следы пуль, пятна крови. На душе противно, тошно, хочется если не передушить всех уродов, так хоть самому застрелиться, чтоб не видеть этого. Близ колодца лежит крупная собака, овчарка. Из раскрытой пасти стекает струйка крови. Рядом брошен вцепившийся ручками в собачью шерсть труп ребенка. Нет, половина ребенка. Кто-то аккуратно рассек дитя пополам, да так и оставил умирать.

Партизаны тем временем наводили в фольварке порядок. Тела снесли в сарай, в доме вытерли кровь со стен и с пола. Зажгли свет. Окна закрыли ставнями. Часовые расположились у ворот и на сеновале, так, чтобы остаться незаметными, если кто ночью подойдет к забору.

– Проше, панове, до хаты, – капитан Ост приветственно махнул Котлову с крыльца.

– Кто хоть так кричал страшно? – спросил Виктор Николаевич. Говорил он по-немецки, специально чтоб его поняли все бойцы Оста.

– Паничка, – просто ответил Юрген. – Кляп выплюнула, когда ее добивали.