Гроза над Россией. Повесть о Михаиле Фрунзе

— Сейчас не время спорить по таким пустякам. Пусть будет махновская армия, лишь бы дрались хорошо. А где теперь сам батька?

— Разведка не успевает следить за его передвижениями. Он перемещается с сумасшедшей быстротой, летучие отряды его появляются в самых неожиданных местах и все так же грабят население и по-прежнему нападают то на нас, то на белых. Махно — коварный и ненадежный союзник.

— Потому следите за атаманом Каретниковым в оба.

— А вы знаете, Михаил Васильевич, батько выпустил свои денежные знаки и на них отпечатал стишок: «Ой, жинко, веселись, у Махно гроши завелись», — смеясь сказал Паука.

— Занятно. Дайте посмотреть.

— К сожалению, не имею. Наши бойцы использовали их на цигарки...

Сумерки сгущались за окнами салон-вагона, на стеклах дотлевали последние блики заката. Становилось все холоднее.

Фрунзе придвинул к себе еще не подписанный приказ по войскам Южного фронта, поставил число, время, место: «26 октября, 17 часов. Апостолово». Еще раз перечитал написанное; все было точно, ясно, определенно. Перед каждым командармом, комдивом поставлена боевая задача, каждый должен проникнуться ответственностью за все, что ему предстоит совершить...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Орудийные громы накатывались из глубины осенних степей то справа, то слева, подавляя пулеметную лихорадку, беспорядочную винтовочную трескотню. Зарницы орудийных разрывов обагряли рваные тучи на горизонте, земля подрагивала от топота конской лавины, натужного рева моторов, тяжелой поступи танков и броневиков.

Дул пронзительный ветер, дождь сменялся снежной крупой.

Маленькая станция Апостолово, с ее жалким вокзалом, глинобитными домиками, заржавленными рельсами тупиков, на которых стоял поезд Фрунзе, стала местом событий громадных масштабов. Отсюда по армиям, по дивизиям шли приказы, направляющие ход военных операций, сюда стекались донесения обо всех молниеносно изменяющихся обстоятельствах и событиях. Отчаянные кавалерийские атаки, отступления, неудачи, грозящие катастрофой, решающие перегруппировки сил — все анализировалось, осмыслялось, определялось здесь.

Фрунзе то и дело выходил из салон-вагона, прислушиваясь к далеким звукам сражения. Засунув руки в карманы солдатской шинели, надвинув на лоб шлем, он то шагал по перрону, то останавливался с нетерпеливым, тревожным выражением лица. Каждый раз перед боем он испытывал это непонятное мучительное ожидание и никак не мог преодолеть тревогу.

В десять часов Паука доложил:

— Только что получено сообщение от Уборевича. Тринадцатая армия теснит Донской корпус противника...

В полдень Фрунзе узнал, что занято уже семь населенных пунктов. Противник отступает на Мелитополь, но отчаянно сопротивляется.

В три часа дня командующему сообщили, что 2-я Конная армия перешла через Днепр в районе Никополя. В первом же бою захвачено много пленных.

Вечером командарм 1-й Конной донес, что переправился через Днепр у Каховки.

Ночь остановила наступление.

Фрунзе сидел за столиком в салон-вагоне с неотвязной думой об одном и том же:

«Врангель отступает по всему фронту. Но слишком большие потери несем, слишком дорогой ценой дается успех. А ведь успех — это еще не победа. Барон сопротивляется с мужеством отчаяния. Недаром предупреждал Ильич, что Врангель — это не басмачи, не Ханжин, не Дутов. И все-таки наше кольцо сжимается, шансы на победу растут с каждым часом. Напрасно все-таки я отправил Ильичу телеграмму...»

Уже второй день, как она послана, а ответа от Ленина все нет и нет.

Усталость наконец овладела им, он положил голову на стол.

Брезжил хмурый рассвет, но ни начальник штаба, ни адъютант не решались нарушить краткий сон командующего.

В салон-вагон вошел Гусев, положил руку на плечо Фрунзе:

— Телеграмма от Ленина...

Он проснулся, мгновенно выпрямился, провел ладонью по вискам.

— Ответ на нашу?

— Ответ...

Неприятным себе самому голосом Фрунзе прочел:

— «Возмущаюсь Вашим оптимистическим тоном, когда Вы же сообщаете, что только один шанс из ста за успех в главной, давно поставленной задаче. Если дела так безобразно плохи, прошу обсудить архиспешные меры подвоза тяжелой артиллерии, постройки линий ее подвоза, доставки саперов и прочее».

— Ленин снова дал нам урок серьезного отношения и к слову, и к делу, — сказал он, глядя на Гусева.

Телеграмма взволновала, расстроила, но и придала ему новые силы.

С поражающим всех военных специалистов искусством и неутомимостью проводил он боевые действия, мгновенно реагируя на изменяющуюся обстановку. Он оказывал помощь войскам в те минуты, когда они в ней особенно нуждались, изменял планы сражений, вносил коррективы в действия военачальников.

Его политическая зоркость и воля помогали и штабу, и командармам разрабатывать все новые и новые варианты окружения и наносить неожиданные удары.