Гроза над Русью

Селище Будятино состояло из полусотни дворов и считалось по тем временам большим. Обнесенное дубовым частоколом на высоком валу, с четырьмя башнями по углам, оно являло собой довольно грозную крепость. Расположенное в глубине лесов, в тридцати верстах от Киева, село в известной степени было защищено самим своим местоположением от набегов степняков. Поэтому весть об их нападении обсуждалась смердами больше из природного любопытства, чем для принятия каких-либо мер предосторожности.

В распоряжении Малуши было полтора десятка ратников, которые наравне со смердами занимались подсечноогневым земледелием, охотой и мало чем отличались от обычных мужиков. Их заржавленные кольчуги, мечи и копья валялись по углам задымленных полуземлянок. И только тяжелые секиры были приспособлены для дела — больно уж ладно было боевыми топорами деревья валить и раскорчевывать пни.

На дворе стоял месяц березозол — апрель. Он знаменовался на Руси густыми клубами дыма над лесными массивами — смерды готовили для посева новые клочки земли, удобренной древесной золой...

Добрыня остановил коня у крыльца высокого рубленого терема. С резного крыльца проворно сбежала сестра: среднего роста, статная, чернобровая. Добрыня, соскочив на землю, обнял сестру. Когда тысяцкий вошел в дом, Малуша поясно поклонилась гридям, сопровождавшим брата, ласково попросила пройти в подклеть, откушать с дороги.

Маленький княжич спал. Прошлой зимой ему исполнилось три года, и Святослав впервые посадил сына на коня, шагом провел вокруг воткнутого в землю копья с великокняжеским стягом. На Руси считалось это обрядом посвящения в воины — подстягой, то есть сын становился помощником отца, наследником его боевой славы.

Добрыня склонился над кроваткой и осторожно, чтобы не разбудить, поцеловал племянника.

Когда брат и сестра остались одни, Добрыня сказал:

— Князь Святослав наказывает тебе с Володимиром немедля ехать в Каширин погост.

— Пошто? — встрепенулась Малуша. — Опять немилость матушки-княгини Ольги?

— Нет! Степняки силой великой идут на Русь! Дружины переяславские, родненские, немировские уже рубятся с ними. Великий князь наказывал мне сохранить сына Володимира и тебя. Приказывал еще, штоб в бучу не встревала.

— Што яз, угорская княжна? — скривила губы Малуша. — Чать, на медведя с рогатиной хаживаю, белку стрелой в око бью и на коне скачу не хуже степняка... В лихую годину место мое в ратном строю, близ князя моего!

— И не мысли! — испугался Добрыня, хорошо зная непокорный нрав сестры. — Проведает князь, прибьет. На глаза ему не кажись. Сеча за Киев-град будет злая, без пощады — такой не бывало еще на Руси. Ляжешь прахом от меча вражьего — сильно опечалишь князя. Тоскует он по тебе и любит пуще прежнего.

— Тоскует? — зарделась Малуша. — Ладно, Добрынюшка!.. Спасибо тебе за привет и ласку от любого моего. Передай, исполню волю его, сына сберегу. Яз ведь мать Володимиру, и дороже чада нашего нет у меня никого на свете. — Она помолчала, задумавшись, потом сказала решительно: — А што до ратных дел, там поглядим. Раз туча грозовая надвинулась на Киев град, то хоть краем, а нас заденет. Бывало и ранее.

Добрыня не стал спорить, только попросил сестру ускорить отъезд. Он хлопнул в ладоши — вбежала сенная девушка.

— Покличь старосту!

Но староста уже стоял за дверью и явился тотчас.

— Собери народ. Живо!

— Сполню, болярин честной, — поклонился маленький старичок с длинной бородой и хитрыми глазами. Звали его Чарик.

Добрыня прошагал в подклеть, где гриди его закусывали копченой медвежатиной, сотовым медом, запивая трапезу настоянной на травах брагой. Увидев входящего тысяцкого, дружинники подвинулись, освободили место своему начальнику, подали ему кус окорока и братину. Тот отхлебнул хмельного питья, передал ковш дальше и принялся крепкими зубами рвать мясо...

Малуша готовилась к отъезду. В тереме суетилась прислуга. Конюхи впрягали лошадей в волокуши — по болотам да топям на Каширин погост груз можно было доставить либо на себе, либо волокушами, связанными из двух жердей с поперечным настилом из ивовых прутьев. Седлали вороного коня-десятилетку для Малуши. В землю зарывалось добро, которое нельзя было увезти с собой.

Вскоре перед киевским тысяцким предстал староста Чарик и доложил, что народ собрался и ожидает «болярина» на торговище. Воевода вышел, вскочил в седло. Белый иноходец арабской породы, горбоносый и горячий, лихим аллюром вынес всадника в центр расступившейся толпы. Жеребец приплясывал на месте. Золотом сверкала на витязе чешуйчатая броня. Султан из красных и голубых перьев колыхался на яловце шлема. Рядом с Добрыней сдерживал вороного коня отрок, держа в правой руке великокняжеский стяг: барс в прыжке на червленом поле над перекрестьем из трех молний.