«Гроза» Островского и критическая буря

Из произведений г. Островского оказывается, что у всего этого мира есть своего рода довольно обширная и весьма сложная цивилизация, которую надо знать даже для того, чтоб бороться с нею. Темным сторонам ее быта у г. Островского спуска нет. Нравственное безобразие остается у г. Островского всегда безобразием, и в этом отношении мудрено даже сыскать в русской литературе человека, который бы и сильнее и неутомимее бичевал дикие явления выводимого им общества. У нас есть даже очень пространные статьи об этом виде его деятельности, где собраны и пояснены все черты и оттенки необычайной картины извращения понятий, загрубения чувств, равнодушия к добру и правде, представленной им в своих произведениях.{19} Странное обвинение врагов г. Островского, что он писал эту картину, не подозревая всего ее безобразия или же сочувствуя ему – мы оставляем без внимания: обвинение само принадлежит к предметам, достойным войти в ее рамку. Но кроме создания типов, энергически выражающих относительную бедность морального смысла в том кругу, где они вращаются, – у г. Островского есть еще другая, художническая цель. Общим тоном, выражением и содержанием каждой своей комедии (за весьма малым исключением) он приводит читателя постоянно к вопросу о тайнах русской народности, а иногда, в лучших своих произведениях, дает возможность нащупать, так сказать, коренные основы русского быта, черты его особенного понимания правды и порядка и любимые мотивы его в области поэзии и творчества. Он за них не заступается и никому их не навязывает с рекомендациею: он заставляет их чувствовать, и больше ничего, но в том и тайная прелесть его созданий, какие бы лица там ни были выводимы. – Иногда во всей его комедии нет ни одного благородного, здравомыслящего лица: хаос понятий и нелепица царствуют безгранично над всеми действующими в ней, без исключения, и однако ж по образам, которыми они выражают свои нелепости, по полноте и наивности безрассудства, по иронии, как будто сознающей ужас и недостоинство общего нравственного положения – видно, что в них живет и та сила, которая нужна для выхода на свет и полного перерождения. Это не то, что испорченность и дикость провинциального или чиновничьего быта, которые беспомощны и могут кончиться только с концом расы, племени, ими вскормленных. Честное существо тут не один смех, а также и сила; с ней еще могут ужиться всевозможные надежды. Под редким из безобразных выводимых г. Островским типов не подложена какая-либо этнографическая черта, заслуживающая полного, весьма серьезного внимания, а как часто моральная неблаговидность лица является результатом падения, извращения и обеднения коренной основы народного быта, проживающей эпоху своего разложения!

У г. Островского безнадежна только старая закоренелая грубость, да еще испорченность, оторванная от народа и тем самым лишенная уже последних средств для спасения своего, – Липочка, Мерич, Харьков{20} и т. д., и проч.