Гроздь

На сельском кладбище

На кладбище солнце, сирень и березки
и капли дождя на блестящих крестах.
Местами отлипли сквозные полоски
и в трубки свернулись на светлых стволах.

Люблю целовать их янтарные раны,
люблю их стыдливые гладить листки…
То медом повеет с соседней поляны,
то тиной потянет с недальней реки.

Прозрачны и влажны зеленые тени.
Кузнечики тикают. Шепчут кусты, —
и бледные крестики тихой сирени
кропят на могилах сырые кресты.

Viola Tricolor [2]

Анютины глазки, веселые глазки,
в угрюмое марево наших пустынь
глядите вы редко из ласковой сказки,
     из мира забытых святынь…

Анютины глазки… Расплывчато вьется
по черному бархату мягкий узор,
лиловый и желтый, и кротко смеется
     цветов целомудренный взор…

Мы к чистой звезде потеряли дорогу,
мы очень страдали, котомки пусты,
мы очень устали… Скажите вы Богу,
     скажите об этом, цветы!

Простим ли страданью, найдем ли звезду мы?
Анютины глазки, молитесь за нас,
да станут все люди, их чувства и думы,
     немного похожи на вас!

В зверинце

Тут не звери, а боги живут!
Ослепленный любуется люд
     павлинами, львами…
А меня почему-то привлек
ты, пушистый, ушастый зверек
     с большими глазами.
Отыскал тебя в дальних краях
путешественник в синих очках,
     в кокосовой шапке
и, с добычей вернувшись назад,
написал по-латыни доклад
     о складке на лапке…
Ходит, ходит, не видя людей,
желтый лев за решеткой своей,
     как маятник медный;
рядом — белый сияет павлин…
Кто заметит тебя? Ты один,
     тушканчик мой бедный!
И с тоскою великой любви
я в глаза углубляюсь твои,
     большие, больные:
в них вся жалоба жизни моей,
в них предсмертная кротость детей,
     страданья родные…