Гроздья гнева

Мать посмотрела на свои руки, лежащие у нее на коленях, как усталые любовники.

— Я хотела подождать, не говорить сразу. Чтобы не портить вам…

Отец сказал:

— Значит, бабка совсем плоха.

Мать подняла глаза и долгим взглядом обвела долину.

— Бабка умерла.

Они молча смотрели на нее, и наконец отец спросил:

— Когда?

— Еще до того, как нас остановили.

— Потому ты и не позволила осмотреть вещи?

— Я боялась, что мы застрянем в пустыне, — ответила мать. — Я сказала бабке, что поделать ничего нельзя. Семье надо проехать пустыню. Я сказала, я все ей сказала, когда она была уже при смерти. Нам нельзя было останавливаться посреди пустыни. У нас маленькие дети… Роза беременная. Я ей все сказала. — Она подняла руки с колен, на секунду закрыла лицо, потом тихо проговорила: — Ее надо похоронить там, где зелено, красиво. Чтобы кругом были деревья. Пусть хоть ляжет в землю в Калифорнии.

Все испуганно смотрели на мать, поражаясь ее силе.

Том сказал:

— Господи боже! И ты всю ночь лежала с ней рядом?

— Нам надо было переехать пустыню, — жалобно проговорила она.

Том шагнул к матери и хотел положить ей руку на плечо.

— Не трогай меня, — сказала она. — Я совладаю с собой, только не трогай. А то не выдержу.

Отец сказал:

— Надо ехать. Надо туда, вниз ехать.

Мать взглянула на него.

— Можно… можно я сяду в кабину? Я больше не могу там… я устала. Сил у меня нет.

Они снова взобрались на грузовик, отводя глаза от неподвижной длинной фигуры, закрытой, укутанной со всех сторон — укутанной даже с головой — одеялом. Они сели по местам, стараясь не смотреть на нее, не смотреть на приподнявшееся бугорком одеяло — это нос, на острый угол — это подбородок. Они старались не смотреть туда — и не могли. Руфь и Уинфилд, забравшиеся в передний угол, как можно дальше от мертвой, не сводили с нее глаз.

И Руфь сказала шепотом:

— Это бабка. Она теперь мертвая.

Уинфилд медленно кивнул.

— Она больше не дышит. Она совсем, совсем мертвая.

А Роза Сарона шепнула Конни:

— Она умирала… как раз когда мы…

— Кто же знал? — успокаивающе сказал Конни.

Эл залез наверх, уступив матери место в кабине. И Эл решил немного похорохориться, потому что ему было грустно. Он бухнулся рядом с Кэйси и дядей Джоном.

— Ну что ж, она уж старая была. Пора и на тот свет, — сказал Эл. — Помирать всем придется. — Кэйси и дядя Джон посмотрели на Эла пустыми глазами, точно это был куст, обретший вдруг дар слова. — Ведь правда? — не сдавался Эл. Но те двое отвели от него глаза, и он насупился и замолчал.

Кейси проговорил изумленно, точно не веря самому себе:

— Всю ночь… одна. — И добавил: — Джон! Такое у нее сердце, у этой женщины, что мне страшно становится. И страшно, и каким-то подлецом себе кажешься.

Джон спросил:

— А это не грех? Как, по-твоему, тут нет греха?

Кэйси удивленно взглянул на него.

— Грех? Никакого греха тут нет.

— А я что ни сделаю, так хоть немножко, а согрешу, — сказал Джон и посмотрел на длинное, закутанное с головой тело.

Том, мать и отец сели в кабину. Том отпустил тормоза и включил мотор. Тяжелая машина пошла под уклон, пофыркивая, подскакивая, сотрясаясь всем кузовом на ходу. Позади них было солнце, впереди — золотая и зеленая долина. Мать медленно повела головой.

— Красота какая! — сказала она. — Вот бы им посмотреть!

— Да, правда, — сказал отец.

Том похлопал ладонью по штурвалу.

— Уж очень они были старые, — сказал он. — Они бы ничего такого здесь не увидели. Дед стал бы вспоминать свою молодость, индейцев и прерии. А бабка — свой первый домик. Уж очень они были старые. Кто по-настоящему все увидит, так это Руфь и Уинфилд.

Отец сказал:

— Смотри, как наш Томми разговаривает, как большой, будто проповедь читает.

А мать грустно улыбнулась:

— Да… Томми стал большой, вырос… так вырос, что до него и не дотянешься.

Они спускались вниз, круто поворачивая, петляя вместе с шоссе, и то теряли долину из виду, то находили снова. Снизу до них долетало ее горячее дыхание с горячим запахом зелени, смолистым запахом гринделий. Вдоль шоссе трещали цикады. Том увидел впереди гремучую змею, наехал на нее, раздавил колесами и так и оставил корчиться посреди дороги.

Он сказал:

— Надо разыскать, где тут есть следователь. Надо, чтобы у бабки были приличные похороны. Па, сколько у нас осталось денег?

— Около сорока долларов, — ответил отец.

Том засмеялся.

— Здорово! Это для начала-то! Ни с чем приехали. — Он хмыкнул, и тут же лицо у него стало суровое. Он натянул козырек кепки на самые глаза. А грузовик спускался вниз под уклон, к широкой долине.

Глава девятнадцатая

Когда-то давно Калифорния принадлежала Мексике, а ее земли — мексиканцам; а потом в страну хлынула орда оборванных, не знающих покоя американцев. И так сильна была в них жажда земли, что они захватили эту землю — завладели землей Саттера, землей Герреро, захватили большие поместья, искромсали их, дрались каждый за свой кусок, рыча, как освирепевшие, изголодавшиеся звери, и охраняли захваченное с оружием в руках. Они построили там дома и сараи, они вспахали землю и засеяли ее. И стали считать себя хозяевами этой земли.