Грозная Русь против «смердяковщины»

«По 6-недельном отдохновении, – вспоминает он, – приказано было выступать в Россию… другой же день, для похода по сбору хотя (солдаты) и явились в парк, но не досчитались семнадцати рядовых, бежавших к своим хозяевам, уговорившим содержать их на своем иждивении и женить на дочерях. Когда же мы прибыли на границу России, то слышали, что из всего войска осталось во Франции до сорока тысяч нижних чинов, о возврате которых Государь и просил короля Людовика XVIII под условие, что возвращающийся в отечество наказанию не подлежит, если добровольно явится в полк на службу или в домашнее свое семейство, и путевыя издержки Государь приемлет на свой счет. Но король не в состоянии был исполнить государеву просьбу за утайкою французами беглецов, и потому ни один не возвратился».

Итак, как видим, информация о «40 тысячах дезертиров» основана отнюдь не на «рапортах полковых командиров», а исключительно на неясных слухах, донесшихся до офицера среднего ранга. Что же касается документов, то, по счастью, в нашем распоряжении имеются добротные исследования Евгения Назаряна, изучившего этот вопрос (все случаи дезертирства за все годы и их причины, как раз по тем самым рапортам, которых ни Буровский, ни Понасенков явно в глаза не видели) от альфы до омеги, доказав, что случаи дезертирства хотя и были, но исчислялись, по самому максимуму, сотнями. Ну ладно, две-три тысячи на круг за 3 года. Бывало, бежали, проштрафившись и боясь наказания, бывало – по личным причинам, а в 1814-м случалось и так, что фермеры-французы, приманив солдатиков, в самом деле «брали их на полное иждивение и женили на своих дочерях».

Вот только представим себе, как оно было. Два десятилетия войн, как известно из трудов Тьера, стоили Франции примерно 3 миллионов мужчин (включая безруких-безногих). Сам Наполеон считал, что «не больше миллиона», но все равно много. В основном, ясное дело, молодых, так что уже под Лейпциг пришлось гнать в числе прочих и «мари-луиз», мальчишек 13–14 лет. Голод на мужиков, то есть на рабочие руки и женихов, особенно на селе (основную-то тяготу наборов несло крестьянство), был жуткий, и совершенно понятно, что тысячи настоящих Мари и настоящих Луиз, застоявшись и засидевшись, с визгом кидались под кого угодно, лишь бы не калека, с визгом же и подзалетая.

После чего дядюшки Жаки и мамаши Кураж, дабы не сиротить будущих внуков и не бездолить дочерей, да и чтобы хозяйство не рассыпалось в прах, создавали заезжим молодцам (к слову сказать, не только русским, но и пруссакам, и чехам, и хорватам) режим наибольшего благоприятствования. На тебе, типа, солдатик, и дочь мою, и полцарства моего, а когда помру, так и все тебе, лишь бы остался. А иной служивый, со своей стороны, получая все и сразу: теплую жену, одежонку от покойных шурьев и «полное иждивение», а в перспективе дом, скотину, кубышку и так далее, да плюс ко всему прикидывая, что однова живем, а ежели искать станут, так баба с тестем ни в жисть не сдадут, – включал элементарную смекалку.

В такой ситуации, право слово, остается лишь удивляться моральной стойкости русского солдата. Всего (по подсчетам Назаряна) от 800 человек до 1,5 тысячи, не устоявших перед соблазном, и это – на фоне 4 тысяч беглецов из прусской армии и почти 10 тысяч беглецов из армии австрийской, – можно сказать, семечки. А уж если сравнить с британскими показателями – аж 25 % (42 тысячи дезертиров за 10 лет, в основном во Францию, где по причине дефицита мужиков привечали и прятали всех), – так и вовсе. И ведь многие из этих «от 800 до 1,5 тысячи» потом, не прижившись, еще и обратно домой просились.

В общем, все, как видите, проще простого, и никакой «Кодекс Наполеона», и никакие «совсем другие порядки» здесь даже в слабом намеке ни при чем. Уж как хотите, но самая обыкновенная экономическая эмиграция. «Ногами голосовали» за французскую любовь (только покрестись в латынство, и к алтарю) и всякие круассаны в придачу, на фоне чего такие мелочи, как присяга, Вера, Отечество и т. д. для некоторых – немногих, но все же – сущая дребедень.