Грозная туча

«Как бы не так! — думал Ксавье. — Так вот и послушаю тебя, отстану от армии. Я хочу, конечно, вернуться восвояси. Но — по крайней мере, капитаном. А он предлагает остаться с отставшими…»

Что-то такое Ксавье и пробурчал невнятно. Вдруг ворчание его перешло в громкий и радостный крик:

— Вот так находка! — захохотал он, вытаскивая из чащи кустов совсем молоденькую девушку.

Лицо девушки было бледно, темно-серые глаза выражали страшный испуг, помертвевшие губы дрожали. Из груди ее вместо крика вырывались жалобные стоны.

— Оставьте паненку! — кричала пронзительно пожилая женщина, пытаясь защитить девушку. — Это панна Майковская! Мало еще вам, что вы — разграбили имение ее отца, еще на дочь нападать хватает у вас совести!

Но Ксавье и двое из его товарищей не обращали ровно никакого внимания на вопли и стоны старухи и старались вытащить на дорогу прятавшуюся в кустарнике девушку.

Этьен не выдержал и крикнул:

— Как тебе не стыдно, Ксавье! Что бы ты сказал, если бы кто обращался так грубо с твоей Розой?

Прозвучавшее имя невесты разом образумило Ксавье Армана. Он отпустил руку девушки, оттолкнул грубо старуху и крикнул им:

— Убирайтесь!..

Пожилая женщина схватила девушку за руку и скрылась с ней в лесу. Несколько солдат было бросились за ними, но подскакавший офицер громким окриком заставил их вернуться, угрожая застрелить тех, которые отойдут от дороги далее трех шагов.

Посыпавшиеся на отряд пули словно подтвердили слова офицера. Оказалось, что они наткнулись на какой-то малочисленный отряд русского арьергарда, оставленный, чтобы задержать наступление французов. Началась перестрелка… Подобные стычки случались нередко, и молодцеватые болтуны вроде Ксавье Армана зачастую плохо вели себя в этих схватках. Застигнутые врасплох, они кидались в сторону и затем, сделав вид, как будто насилу справились со своими непокорными конями, выдвигались храбро вперед перед начальством. Этьен не лез вперед, но и не отступал без приказа; он без порывов и не спеша исполнял свои обязанности.

Отряд, в котором двигался Этьен, прошел уже ущелье Понарских гор и подходил к городу Вильно, когда ему пришлось выдержать жаркую атаку казаков. Тут только французы убедились, как храбро могут драться русские…

В этой схватке Этьену в первый раз довелось видеть страшные глубокие раны, размозженные головы, трупы людей, проколотые насквозь пиками. Сам он находился, как в чаду каком; в начале схватки он только рубил направо и налево, защищаясь от нападавших на него казаков, но затем он обезумел от всей этой сумятицы и сам уже кидался на неприятеля…

В самом жару этой стычки он вдруг видит, что их раненого генерала Сегюра окружили казаки. Он бросился его защищать, но Ксавье Арман оттеснил его, стараясь первый подать помощь генералу. Этим моментом воспользовались казаки, подхватили раненого Сегюра и помчались с ним в Вильно.

Два раза бросались казаки в атаку под начальством храброго своего командира Орлова-Денисова, стараясь удержать французов, а в это время войска русской Первой армии выступали в строгом порядке из Вильно! Понимая необходимость оставить город, главнокомандующий Первой армией Барклай-де-Толли велел вывозить все важные бумаги, деньги из казначейства и разные драгоценности еще за несколько дней до выступления войск, а сам оставался в Вильне наблюдать за действиями неприятеля и переписываться с князем Багратионом, главнокомандующим Второй русской армией, которая находилась в это время к югу от Гродно около города Вилковишек.

Настало шестнадцатое июня. Это был Троицын день. Еще не брезжил свет. На улицах Вильно была тишина, только казаки появлялись тут и там. На площади у ратуши разместился гвардейский Павловский полк. Солдаты, составив ружья в козлы, отдыхали, лежа на земле. Готовили себе кашу в котлах. Офицеры сидели на скамейках или прогуливались, тихо разговаривая. Некоторые из них держались поближе к полковнику. От этой группы отделился один офицер и быстро приблизился к монаху, проходившему мимо них.

— Куда идешь в такую рань? — спросил он его по-польски.

— К умирающему, капитан! — ответил тот.

— Вдвойне солгал! — покачал головой офицер, улыбаясь. — Во-первых, ты вовсе не исповедник, так как у тебя нет на голове капюшона; во-вторых, я не капитан… А может, тут кроется и третья ложь, самая непростительная, — едва ли ты монах…

— Милостивец! — воскликнул тот в страхе. — Накажи меня Господь, если я точно не бернардинец здешнего монастыря! Mea culpa[2], что солгал, будто иду к умирающему. Очень уж я испугался…

— Тогда говори скорее, почему в такую рань таскаешься по улицам!..

— Любопытно, милостивец! Это самое простое любопытство — и не столько мое, сколько моих собратий. Они-то и послали меня узнать, что делается на улицах.

— А-а!.. Так ты шпион! — крикнул грозно офицер. — Знаешь ли, чем это тебе грозит?

Заметив, однако, как сильно монах изменился в лице, офицер продолжал ласковее:

— Ну не бойся! Шпион от бернардинской армии нам не опасен. Ступай скорее восвояси и доложи любопытным отцам и братьям, что пополудни будут в Вильне гости.