Грозное дело

– Сперва во двор, – ответил дворовой. – Раньше ходили прямо. Тут ходу всего ничего. Но как царевича убили, ход к ним велели заколотить. Чтоб не шатались и не болтали. И ты, – строго продолжил дворовой, – чтобы молчал. Чего ни увидишь, молчи. И как оттуда выйдешь, сразу всё забудешь. Ясно?

Трофим ответил, что ясно. А сам подумал: вон какие тут дела: Шереметевых заколотили, чтобы слухов не было, и чтобы не сбежал от них никто, и чтобы чужой к ним не влез. Но это Трофим так только думал, а вслух ничего не говорил. Дворовой тоже молчал. Они прошли ещё немного, повернули, сразу посветлело – в стене были прорублены окна. Прошли мимо тех окон, спустились вниз и через сени вышли на медное крыльцо – то самое, через которое его вводили во дворец, когда наверху его ждал Годунов, чтобы отвести к Зюзину…

А теперь Трофим отсюда выйдет на вольную землю, на снег! На чистый воздух после всего этого смрада! Трофим шагнул вперёд…

Но рынды тут же выставили бердыши, Трофим остановился. Дворовой что-то сказал, рынды ответили, он тогда ещё что-то сказал – и рынды убрали бердыши. Дворовой толкнул Трофима в спину, Трофим очнулся и пошёл вниз по крыльцу.

День был ясный, небо чистое, светило солнце, земля вся в снегу, морозило. Трофим сошёл с крыльца, остановился и вздохнул всей грудью. Стало хорошо. Но дворовой тут же опять толкнул Трофима. Трофим пошёл за ним. Они шли вдоль дворца по тропке. Справа от них был дворец, слева пустырь, а за ним крепостная стена. И ничего там больше не было! Только сзади, с левой стороны, была видна так называемая Митрополичья звонница, а впереди, тоже слева, стояли высокие каменные палаты с маленькими узкими окошками; за палатами виднелась Троицкая башня – её верх с шатром. Там, если верить Мотьке, и был скрыт сухой каменный колодец, через который есть пролаз на волю. Ну да как дойти до этой башни, если её загораживают эти чёртовы палаты, про которые кое-кто поговаривал, что это тайный монетный двор. Там, говорили, колдун доктор Илов колдует и варит из свинца золото, поэтому там в каждом окне по стрельцу, стрельцы с пищалями, при пищалях горят фитили. Так что только туда сунься, сразу пуля тебе в лоб. Свинцовая! Казне убыток! Поэтому того, кого убьют, сразу несут в палаты, там доктор Илов пули достаёт и бросает их в котёл. От таких пуль котёл ещё сильней кипит, доктор черпаком его помешивает, заговорённые травки в него подсыпает…

Но дальше Трофим вспомнить не успел, потому что они дошли до угла, и нужно было поворачивать. Они повернули вдоль стены направо и пошли задами. Опять с правой руки был дворец, а с левой – сад, весь заснеженный, а за садом вновь стена. Сад, как слыхал Трофим, назывался Царицыным. Трофим с дворовым прошли вдоль дворца совсем немного, шагов двадцать, и остановились перед новеньким, ещё пахнущим смолой, деревянным крыльцом. Крыльцо было без стражи, узкое и без резьбы, ступеньки ничем не покрыты. Как в деревне, подумал Трофим. А дворовой сказал со злостью:

– Вот так! От всех отгородили! Как псов шелудивых!

Они поднялись по крыльцу. Дворовой постучал. Одна створка двери открылась, за ней стояли стрельцы с бердышами и пищалями.

– Привёл, – сказал дворовой.

Стрельцы расступились. Дворовой и Трофим вошли в сени, прошли дальше, опять в тесноту и смрад, ещё прошли и повернули – и вошли в здоровенные сени, очень богатые, с пустыми лавками вдоль стен (а раньше здесь, наверное, толпились, как у Аграфены), и подошли в дверям, обитым золочёными листами. Возле дверей стояла ближняя боярыня, не меньше, если судить по нарядам. Они подошли к боярыне. Та побледнела и попятилась.

– Дура, не бойся, – сказал дворовой. – Это от Зюзина. Лекарь!

И хмыкнул. Боярыня перекрестилась.

– Отведи его! – продолжил дворовой.

Боярыня взяла Трофима за руку и повела. Остановилась, постучала в дверь, потом открыла. Трофим вошёл и осмотрелся. Горница была богатая, просторная. В дальнем от окна углу стояла молодая красивая женщина, одетая в дорогие одежды. В одной руке она держала небольшое зеркальце, всё в самоцветах, и смотрела на Трофима – очень настороженно. Это и была Алёна Шереметева, жена старшего царевича Ивана, так надо полагать. Трофим снял шапку.

– Ты кто такой, пёс? – строго спросила Шереметева.

– Я не пёс, меня зовут Трофим, – ответил Трофим и поклонился ей большим обычаем, чиркнув рукой по ковру.

А распрямился, снова посмотрел на Шереметеву. Она продолжала стоять, не садилась. И стояла как-то боком. Она так стояла оттого, что у неё был синяк под левым глазом, и хоть его засыпали мукой, он всё равно был виден, если присмотреться. Да и припух глаз, подумал Трофим. Надо было сразу лёд приложить, и всё прошло бы. И ещё подумалось: вряд ли кто посмел бы поднять на нее руку, кроме самого царевича. Или сама упала, оттого и скинула. Такое тоже могло быть.

Шереметева села на лавку, и села опять правым боком, чтобы того глаза видно не было. Сил нет. Ещё бы, подумал Трофим, бабы после этого чуть ходят.

А Шереметева гневно сказала:

– Чего пришел? Кто тебя прислал?!