Грозное время

– Король, брат наш, Жигимонт-Август добрые вести прислал, думает мир делать на долгие годы. И немалые нам уступки чинит. Юрьев и земли тамошние, Ливонские, что к рубежу к русскому подошли, наши оне остаются. Полоцк – нашим же будет, как повоевали мы его своею царскою рукой. И вверх по Двине, на пятнадцать верст, и вниз – на пять верст все нам же отойдет. Только лишь за Двиной – земель ни пяди не дают. А про Ливоны толкует круль: «Рад-де я с тобой заключить мир честный и выгодный. Да без Ливонии ни чести, ни выгод нет для Литвы. Рига на Двине сбытчик наш прямой. Нельзя без Риги Литве стоять. Заберет себе Москва всю Ливонию, с гаванями да крепостями частыми, с городами богатыми, торговыми и реками судоходными, – что же Литве останется? То мы Москве пути к морю заграждали, а то – она нам заградит их. Не может того быть. Такой мир к большой войне поведет. Теперь через прусские гавани – все везут к нам лучшее, и наши товары увозят по свету. И золота, и серебра, и платья западного – всего у нас довольно. А возьмет себе Москва те гавани, – и нам разор!» Так говорил наш брат круль. Мы же ему отвечали: «Чтобы миру промеж нас быть, отдай нам города, раньше нами повоеванные, ныне тобой в обереганье взятые: Ригу, Вольмар, Ронебурх, Кокенхузен и иные с ними, которые к порубежным городам нашим Псковским и Юрьевским подошли, да заречье Полоцкое за Двиной… А мы тебе взамен – уступаем из повоеванного пять городов в Полоцком повете, но за Двиной, верст на шестьдесят или семьдесят во все стороны, уступаем Озерище-городок, волость Усвятскую в Ливонской земле, шестнадцать городов по-за Двиною в Курляндской земле, с уездами, с угодьями со всеми. Полоцких пленных, полончан всех – лущу без выкупу, а русских пленных – выкупать стану. Вот все, – что дать тебе могу…» Только на те мои слова от послов великих брата нашего Жигимонта-круля – согласья не было. Наших должны мы теперь послов посылать. Только, может статься, речей наших не примет брат Жигимонт и до бою дело доведется. Так хочу знать вашу думу: в бой ли идти, снова кровь лить христианскую, казну терять, потом да крови вашей добытую, или мир писать и еще уступать литовцам, как они прикажут? По правде Божией, по вашей совести дайте нам ответ, как крест целовали нам, сюда собравшись!

Снова отдал поклон, на сиденье опустился, здесь для него поставленное. Словно жужжанье пчелиное, говор пошел по толпе многолюдной. Речь Ивана, умно и ясно составленная, рассеяла последние сомнения, если они и были у кого, – насчет ответа царю.

… Какой тут мир, если Литва, нами же разбитая, хочет столь жирный кус – Ливонию – из-под носа отнять? Ну, повоевали, поизубыточились… Что поделаешь: в драке волос не жалеть! – пословица старая. А Литва, хоть и грозна, да не больно страшна, все это видели…

И все растет жужжанье, переговоры людские… Иван, отпив глоток из кубка, который наготове держит его врач, – глядит, ждет, что-то будет? Раньше смутно угадывал он, что не выдаст его народ. А сейчас и совсем уверился в этом, глядя на лица возбужденные, на сверкающие отвагой глаза людей, стоящих здесь, и молодых и старых…

Первое, как и следует по чину, духовенство откликнулось. От лица всех заговорил болезненный, хилый митрополит Афанасий:

– Велико смирение государево! И правда его царская перед королем велика есть! Больше, как сказано государем, ничего уступить нельзя! Пригоже стоять за те города ливонские, которые отнять думает коруль у царя. Если же не стоять царю за те города, то они укрепятся за Литвой и разорение оттуда пойдет церквам православным, которых много в Ливонии. Не одному Юрьеву притесненье начнется. Пскову да Нову-городу теснота станет великая, и в иных городах торговля для русских торговых людей затворится… В ливонские города коруль – неправдой вступился. Пока Русь на Ливанов не пошла, литовцы и думать не могли взять земли ливонские… А Ливонская земля от прародителей, от Ярослава Владимировича – искони русская. И наш совет государю: за те города и земли стоять. А как стоять? – в том его государская воля, как Бог вразумит. Нам должно за него Бога молить, а учить – непригоже…

Царевич Саин Бекбулатович, как первый в Думе, отвечал от лица бояр, окольничих и приказных людей, у которых голоса были опрошены в свое время, на совещаниях особых.