Грозные чары

Она оказалась большой. Высокие сумрачные своды тонули в тенях, откуда, точно сосульки, свисали сталактиты, но стены до высоты шести – восьми футов были выбелены и заняты винными стеллажами, рамами и уютными округлыми бочонками. Один из этих бочонков, поставленный вертикально, образовывал стол. Водруженная на него старинная лампа года этак 1850-го – должно быть, одолженная из того же музея древностей наверху – распространяла вокруг нежно-оранжевый свет и радовала душу поблескиванием меди. Воздух был согрет стоявшей посреди комнаты прямо на полу керосинкой с кастрюлькой кофе. Откуда-то из тени доносилось мерное капанье: с одного из сталактитов в выбоинку в камне сочилась свежая вода. Звук этот казался мирным и домашним, как протекающий кран. Аромат кофе и сигарет, неяркий огонек керосинки еще больше усиливали неожиданный эффект уюта и спокойной расслабленности.

В дальнем углу пещеры на вбитых в стену рамах была устроена кровать, хоть и самодельная, но заманчиво мягкая и удобная на вид: два брошенных один на другой пружинных матраса, груда покрывал и пуховых подушек и огромнейшее стеганое одеяло.

Там-то и лежал Спиро, облаченный в нечто весьма смахивающее на пижаму сэра Джулиана (бледно-голубой шелк с алой отделкой). Он выглядел вполне спокойным и почти здоровым. Подставка из подручных материалов поддерживала одеяло, чтобы оно не давило на больную ногу.

Он поднял на нас глаза поверх чашки, слегка удивился при виде меня и метнул на Макса быстрый вопросительный взгляд. Макс ответил ему по-английски:

– Это сестра кириа[16] Форли. Она мой друг. И твой тоже. Она собирается помочь нам, и я хочу, чтобы она послушала твой рассказ.

Спиро внимательно, но без особой доброжелательности посмотрел на меня. Круглые черные глаза, удивительно похожие на глаза его сестры, глядели настороженно и оценивающе. Я, конечно, узнала в нем того паренька с фотографий, но лишь отдаленно. Те же густые пружинистые волосы, то же крепкое тело, те же сильные плечи и широкая шея – но ощущение здоровья и солнечного света (и счастья!) исчезло. Он был бледен, а пижама делала его особенно юным и трогательно-беззащитным.

Макс подвинул ко мне какой-то ящик вместо стула.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он паренька. – Болит?

– Нет.

В этой очевидной лжи не сквозило и тени бравады. Все было ясно и так. Просто человек не желает признаваться в слабости, а боль – одно из ее проявлений.

– Он немного поспал, – сообщил Адони.

– Вот и славно.

Макс примостился на краешке бочонка рядом с лампой. Его тень, огромная и черная, повисла на сводах пещеры. Минуту-другую он внимательно разглядывал младшего из двух друзей, а потом обратился к нему:

– Если тебе уже лучше, мне бы хотелось, чтобы ты рассказал нам точно, что с тобой приключилось. И на этот раз, пожалуйста, со всеми подробностями.

– С чем, с чем?

– Все, что сможешь вспомнить, – пояснил Макс, а Адони тихонько добавил что-то по-гречески.

– Хорошо.

Спиро допил кофе и, не глядя, протянул чашку Адони. Тот взял ее, тихо отнес в сторонку, а потом снова вернулся к кровати и примостился на краешке, свернувшись, грациозно, как кошка, поближе к голове и подальше от больной ноги. Достав из кармана две полученные от Макса сигареты, он засунул в рот обе сразу, раскурил и передал одну Спиро. Спиро взял ее, не удостоив Адони ни словом, ни взглядом, но, в отличие от его обращения со мной, здесь не чувствовалось ни замкнутости, ни отстраненности, ни недружелюбия. Сразу было видно, что эти два молодых человека знают друг друга так хорошо, что слова им почти не нужны. Они сидели бок о бок, опершись о груду подушек, – Адони, грациозный и непринужденный, и Спиро, набычившийся и настороженный, нервно затягивающийся и прячущий сигарету в кулаке, как делают простолюдины.

Он бросил еще один внимательный взгляд в мою сторону и больше не обращал на меня ни малейшего внимания, всецело сосредоточившись на Максе, как будто тот собирался судить его – сразу и судья, и спаситель, и истина в последней инстанции. Макс же слушал, не двигаясь, замерев на месте. Его огромная горбатая тень протянулась через пол на стену и выше – до середины сводчатого потолка пещеры.

Спиро рассказывал медленно, на лице его все явственней проступали следы утомления и подавленности. Почему-то я совершенно не помню, на каком языке он говорил: то ли он хорошо владел английским, то ли Макс и Адони переводили по ходу дела – подозреваю, что, скорее всего, второе. Но как бы там ни было, рассказ струился живо и образно, наливаясь яркими красками в этом темном погребе, где светила тусклая лампа и пахло табачным дымом, с которым смешивалось слабое благоухание, исходившее от шелкового халата Джулиана Гейла, а два юноши свернулись калачиком на груде одеял и подушек.