Грозный идол, или Строители ада на земле

Деревня спала. Огромные деревья едва шевелились своими листьями в прозрачно-ясной синеве ночи. Внизу синелось море, блистая переливающимися лунными лучами и отражая в своей глубине мириады звезд. Восток начал бледнеть. В это время Парамон вышел из домика своего отца, и его лицо было злым и веселым.

В довольно большой комнате, стены которой состояли из буковых досок с вырезанными на них самодельными узорами, сидел за столом на скамейке чрезвычайно дряхлый старик. Белые, как снег, волосы его и такая же длинная борода, в рамке которых выделялось морщинистое с орлиным носом лицо, придавали ему вид патриарха. Голова его слегка покачивалась и глаза то совершенно закрывались, то, наоборот, широко раскрывались в выражении ужаса, точно он видел перед собой привидение. Комнату озарял огонек самодельной восковой свечи, бросающий слабые лучи на разного рода домашнюю, расставленную на полках утварь и на красные ковры, подаренные Демьяну персиянами. Ковры эти, с висевшим на них разного рода оружием, совершенно задрапировывали одну из стен и расстилались по полу.

Демьян продолжал сидеть, покачиваясь, и, когда закрывал глаза, то казался мумией, или мертвецом, но вслед за этим дряхлое тело его вздрагивало и глаза широко раскрывались. Все это показывало, что в уме его проходят всевозможные картины и воспоминания, и это в действительности так и было. Два его старших сына, разговаривая со стариком согласно программе, данной младшим братом, внесли в его ослабевший от старости ум совершенный хаос. Он долго сидел перед ними с видом куклы и только одобрительно кивал головой. В нем, однако же, всегда пребывала одна страсть — желание властвовать, распоряжаться, видеть вокруг себя преклоняющихся перед ним людей — внуков и правнуков. В свободном Зеленом Раю этот порок его никому не приносил никакого вреда, потому что он находился скрытым в душе его, боясь показываться, и Демьян, негодуя на такие порядки, не смел, однако же, никогда высказывать свое неудовольствие. Два его сына расшевелили эту дремавшую в его сердце змею, убедив его, что для счастья людей ему необходимо быть как бы патриархом или царем посреди своего крамольного народа. Тогда произошло нечто необыкновенное: дряхлый старик поднялся со своего места, и его старые глаза заблистали прежним огнем. Явившийся под утро Парамон внес еще большую путаницу в его мысли, так что дряхлый старик неожиданно воскликнул:

— Драть надо, всех надо драть… чертей…

— Непременно, папаша… От дранья только телу больно, а душе весело… Вы будете как бы Бог в Зеленом Раю…

— Это мне по душе…

— И у вас в руке будет жезл с изображением змеи, как у Моисея. Означает он — власть и мудрость…

— Сыночек, миленький, ты, как ласточка, щебечешь в душе моей… А я думал, что лежу уже в земле — так тяжко было… Ты радость внес… Сечь…

— Как мы втроем скажем вам, так и приказывайте… Кого сечь — сечь, кого миловать — миловать… Так везде на земле, а в России особливо… Иначе, папаша, — ведь мы без попов, без веры и все устройство преступное — полиция из России придет беспременно… Вот на днях я видел полицейского… Что, говорит, у вас за общество такое, всех в кандалы надо… Ведь вы, папаша, беглый каторжник…

Глаза старика расширились с выражением ужаса и, схватив за руку сына, он дрожащим голосом проговорил:

— Учи-учи меня, как поступать-то… Я стар и слаб. Каторжник, между прочим… а коли меня схватят… Парамоша, ты учи только, кого драть надо… Плохо вижу глазами-то. Все-таки я, как царь…

Сидя на скамейке, он вытянул ноги и как бы застыл, но на лице светился как бы отблеск власти.