Груда камней

Держась от нее на некотором расстоянии, я ждала, пока она успокоится. Однако, должно быть, что-то во мне, в том, как я стояла, лишь усугубляло охватившее Серафину безумие. Ее смех перешел в истошные крики, она почти задыхалась. Я вспомнила, что в кармане моей юбки лежат ее трусы, достала их и кинула ей на голый живот.

Это отрезвило ее. Она повернулась на бок, тяжело дыша и откашливаясь.

Я отвернулась и побежала к семинарии, к дому. Я бежала и плакала. Переправляясь через ручей, я оступилась и замочила одежду, попав ногой в воду, а пока бежала к дому, несколько раз упала, ушибла колено и порвала подол юбки.

Промокшая, в синяках и крови, в состоянии крайнего возбуждения, я ворвалась в дом и бросилась в комнату тети.

Отец с дядей помогали ей справиться с ночным горшком. Бледные тощие ноги безвольно болтались, пока из нее медленно вытекали капли оранжевой мочи. Глаза тети были закрыты, голова лежала на плече.

Я услышала, как дядя закричал. Появилась мама, закрыла мне рукой глаза и, громко отчитывая, выволокла в коридор.

Я раз за разом повторяла имя Серафины. В ответ же все, казалось, только и делали, что орали на меня.

Позже дядя Торм отправился на болота на поиски Серафины, но мы с родителями уехали еще до того, как он вернулся, и ехали весь вечер и ночь к порту Сивла.

Это была последняя моя поездка на остров с родителями. Мне было четырнадцать. Серафину я больше никогда не видела.

…Мы сожгли бумаги дяди во дворе за домом. Пепел поднимался вверх тонкими лоскутками черного шелка; его подхватывал ветер и уносил прочь. Постепенно мы стали подбрасывать в огонь все, что горело: старую одежду, деревянные стулья, полки и стол дяди Торма. Все было влажным или покрытым плесенью, и даже деревянная мебель горела медленно. Я стояла у огня, наблюдая за пламенем и золой, которую ветер разносил по всей округе.

Священники попросили нас забрать мебель, которую мы не сможем сжечь: древнюю газовую плиту, бюро, металлический столик и медную кровать тети Алви. Задача казалась непосильной. Чтобы пригнать сюда фургон из порта, потребовалась бы пара дней. Да и дорого бы вышло. Я попыталась втолковать это секретарю отца Хеннера, однако он был непреклонен. В конце концов я договорилась, что семинария сделает все сама после нашего отъезда, а счет пришлет мне.

Белла стояла позади меня в дверном проеме. Должно быть, она убедилась, что никого из семинарии в доме нет, потому что впервые за утро заговорила со мной о чем-то личном.

– Почему ты все время смотришь на болота?

– Я и не заметила. Наверное, неосознанно.

– Что там?

– Я наблюдала за пламенем, – сказала я и в подтверждение своих слов поворошила костер, подняв целое облако золы. Ножка стула откатилась, и я пинком вернула ее в огонь. Взлетели искры. Что-то затрещало, и из костра вылетел уголек.

– Ты когда-нибудь ходила на болота? – спросила Белла.

– Нет.

Не на болота, подумала я. Только к башне, и всего раз. И ни шага дальше, на длинные, покрытые щебнем склоны холмов к выступающим над морем утесам и лежащим дальше высокогорным бесплодным равнинам.

– Мне все кажется, что ты знала кого-то из этих мест. Еще с того времени, когда часто приезжала. Кого-то особенного. Разве не так?

– Да нет, – сказала я, впервые осознавая, что в ее понимании кем-то особенным, наверное, была Серафина. – Вернее, да.

Белла подошла ко мне и встала рядом, тоже устремив взгляд на огонь.

– Значит, я не ошиблась. Это женщина?

– Девочка. Мы обе были подростками.

– Она была у тебя первой?

– В каком-то смысле. Между нами не было ничего серьезного. Мы были слишком молоды. – Я попыталась посмотреть на Серафину с высоты своих лет, но не получалось. – Она просто… разбудила меня.

Мысли о Серафине, здесь, рядом с Беллой, заставили меня о многом вспомнить. Не только о том жутком дне, но и о многих годах последовавших за ним поисков. Далеко не скоро я осознала, что открытые мне знания не под силу моему пониманию.

Я размышляла о людях, которых знала и которых любила за прошедшие годы. То были и мужчины, и женщины, однако если сосчитать, то больше все-таки женщин. С мужчинами я была лишь в моменты крайнего отчаяния, когда одиночество достигало критической точки. Во мне неизменно срабатывал какой-то безотчетный тормоз: когда я чувствовала, что вот-вот попадусь на крючок, я превращалась в пассивную любовницу, потребителя, тайно крадущего чужую страсть. Я завидовала другим людям, их раскрепощенности, их искренности. Меня возбуждало то удовольствие, которое они получали, лаская мое тело.

Я меняла партнеров одного за другим, надеясь, что следующий окажется иным, что я не повторю старых ошибок и смогу взять инициативу в отношениях на себя, полюбить сама. В этом смысле Белла Рит не отличалась от моих предыдущих любовниц. Да и я не изменилась. До появления Беллы я думала, что несколько лет воздержания, опыт и возраст излечат меня от глупых страхов. Не следовало позволять ей искушать меня. Глупо было предполагать, что поездка на Сивл проведет черту между прошлым и будущим и я обновлюсь.