Но что такое был этот год по сравнению с этими вот коленками?! С этими бедрами идеальными? С ощущением плоского, подтянутого, из тугих мышечных лент сплетенного живота? Там, где раньше всегда было тепло и влажно от жировых складок «фартука», теперь было пусто, пусто! Не было ничего!!!
– Мне двадцать девять лет, – прочистив горло, хрипловатым от волнения голосом продолжила Альба. – Меня зовут Альба Малюр. Год назад я согласилась принять участие в программе доктора Голева «Новые контуры». Сегодня, ровно год и одну ночь спустя, я
Одновременно с Альбой вернулись еще пятеро. Два бывших толстяка, Модест и Митя, бывший эпилептик Арсений, бывшая выпивоха Андреа, страдавшая, помимо бытового алкоголизма, еще и глубокими затяжными депрессиями, и бывший аутоморф – девушка по имени Листиана.
Последний, седьмой, участник эксперимента продолжал отсутствовать. На пароль подъема он не отреагировал, и это было очень и очень скверно. Потому что именно этот сигнал, именно этот, состоящий из полудюжины слов, звуковой код являлся ключом к выходу из гипнотического транса. Только он мог вернуть участника из его временного и весьма условного, но все же небытия. Если уж и он не возымел никакого эффекта, то на обычные приемы вроде тормошения за плечи, оттягивания век и похлопывания по щекам нечего было и рассчитывать.
Доктор Ларри прекрасно это осознавал. И все же, подойдя к лежавшему на кровати
– Янтарь. Кириллица. Эдельвейс.
Ноль реакции. Никакого проблеска в открытых, устремленных на потолок глазах.
– Номер четыре! Четвертый! – снова принялся теребить оператор своего подопечного. – Дис! Ди-ис!
– Ну и что ты на это скажешь? – спросил доктор Голев, поймав взгляд коллеги. – Сбежал от нас хитроумный Одиссей. Нашел способ! Вот уж воистину: имя нареченное есть пророчество…
– Только не говори мне, что он будет странствовать двадцать лет, – хмыкнул доктор Ларри.
– Сенбернар! Октопус! Синекдоха! – на последнем издыхании надежды заклинал оператор, темнокожий араб Закария. Доктору Ларри он всегда чем-то напоминал верблюда – царственно-умиротворенного и как бы слегка надменного, хотя и вполне себе добродушного. Сейчас, правда, от его верблюжьей невозмутимости не осталось и следа. В глазах – полное непонимание, по вискам струятся капельки пота. На верхней губе, украшенной пижонскими усиками, выступила испарина.
– Он может странствовать и дольше, – качнул головой доктор Голев. – Взгляни сюда. Ты раньше это видел?
– Что – это? Дневник?
Ларри взял в руки протянутый ему слимбук с открытой на экране фотографией. Фотография сияла тремя улыбками. Сам Одиссей – сухопарый плечистый парень лет тридцати пяти, миловидная женщина того же возраста и девочка-подросток. Женщина и девочка очень похожи между собой, обе сероглазые, светловолосые. У женщины волосы рассыпаны по плечам, а у девчонки собраны в высокий конский хвост. Одиссей обнимает обеих за плечи. Он смеется, он счастлив.
– Конечно, видел. Семья Одиссея. Незадолго до.
– Ты полистай, полистай. Может, что-то необычное заметишь, чего раньше не замечал.
Доктор Ларри пожал плечами, но возражать не стал. К нему присоединился и верзила Закария, вытянув длинную шею и заглядывая в слимбук через плечо доктора.
Записи. Записи. Фотографии. Снова записи, снова фотки. На каждые две-три записи, сделанные в период трехнедельного подготовительного тренинга, приходился как минимум один фотоснимок. С изображением женщины и девочки, женщины или девочки, женщины с Одиссеем, девочки с Одиссеем, всех троих…
Эти снимки, равно как и эти записи, доктор Ларри видел много раз. Сейчас ничего нового к ним не прибавилось. Ни единой строчки, ни единой новой фотографии.
Оторвавшись от слимбука, доктор Ларри вопросительно взглянул на Голева.
–
Доктор Ларри мазнул по экрану пальцем и на всплывшей панели опций выбрал «перевернуть».