Группа эскорта

И в одном этом слове было столько гордости!

В общем, удостоился я чести лицезреть настоящий живой «Вихрь»… С подобной вещью стой стороны Периметра у меня просто не было шансов столкнуться, а я, как и всякий нормальный мужик, такие штуки уважаю.

«Вихрь» — ствол редкий и дорогой. С «калашом» никакого сравнения — да и делали ее не ижевские оружейники, а климовские, а это совсем другой коленкор.

Прикиньте и зацените, ребята: эта железка лупит девяти-миллиметровыми бронебойными пулями, вынося парней в бронежилетах на раз. В ее коротенький магазин влезает двадцать патронов, дорогих и весьма эффективных патронов, не чета гораздо более тупым, дешевым и распространенным боеприпасам другого автомата спецподразделений 9А-91.

На двух сотнях метров малютка хороша, точна и высокоубойна. Посложнее, конечно, чем та простота, которая болтается у меня на ремне, но зато и классом повыше. «Калаши» попытались было ее догнать и перегнать, но рожденная в этой гонке тяжелая дура — автомат «Тис», из которого торчит всё, что не должно торчать при скрытной переноске, — никого в восторг не привела.

Что же, я позавидовал сержанту с капитаном…

И тут пилот принялся ругаться самыми черными матерными каскадами, строя этажи с четвертого на пятый.

Дверь вертолета распахнулась, я выглянул и обомлел. Рядом с нами, метрах в двадцати, стоял другой вертолет.

Мертвый металлический крокодил. Разбитый. Ржавый.

— Вперед, радиоактивное мясо! — бодро скалясь, гаркнул Осипенко. — Что застрял? Хочешь жить вечно?!

И мои подошвы вновь коснулись колдовской земли Зоны…

Глава 18. Затон

If I was in World War Two they’d call me Spitfire…

«Spitfire», The Prodigy

Шею пронзила дикая, непереносимая боль. Будто осатаневшая от голода металлическая крыса вдруг спрыгнула откуда-то сверху мне на плечо и вцепилась в меня нержавеющими челюстями.

Я упал на землю, вцепившись одной рукой в шею, и завыл (автомат, однако же, не выпустил.).

— Руку ему, р-руку, Малышев! Руку от горла оторви! — заорал Гетьманов.

Сержант, шедший рядом, вцепился в меня каким-то хитрым спецхватом, так что в первый момент мне было не ясно: хочет ли он отодрать мне руку от шеи или просто решил сломать ее к такой-то матери?

Вдруг он отшатывается и начинает орать еще отчаянней меня, с привизгом, тонко-тонко, будто его режут во дворе китайского ресторана на мясо по-сычуаньски тупой бамбуковой пилой.

— Оттаскивайте их! Капитан! Не туда! За ноги!

Вертолет, окатив всех нас воздушной волной, резво стартовал. Вольнонаемному парню наши вопли — знак сматываться, ничего больше, просекли?

Меня, как труп, тащили куда-то за ноги, а под черепом пылала, перекатывалась, раскаляя каждый нерв, убийственная боль. Гетьманов, не чинясь, вмазал мне под глаз, потом еще разок — под дых.

Сильный, сукин сын! И это кабинетный ученый, называется! Потом я почувствовал, как он срывает мою флягу, отводит мою ладонь, зажимающую страшный укус на шее, и льет на рану ледяную воду. Стало малость полегче.

— Антидот надо скорее, а так вся кожа спечётся, — бормотал Гетьманов, перебегая от меня к сержанту, которого заламывал Осипенко.

— У меня есть антидот! — ору я ему. — В рюкзаке у меня!

И как могу быстро выпутываю руки из лямок.

— Да тихо же ты, мать твою! Товарищ сержант, я тебе, козлу, приказываю…

— у-у-у-у-у-у-у-у! — отвечал ему Малышев.

Хряск! Хряск! Хряск! Сначала в глаз. Потом — под дых!

Опробованная метода у Павла Готлибовича!

— Где химантидот?! — кричит ученый. — Есть?!

Перед глазами плывет. Судорожно раскрываю шмотник.

Где? А-а-а-а! До чего же все-таки больно!

Хочется закрыть глаза, сжать шею, сжать голову и вновь кататься по земле, никого к себе не подпуская.

Вот он, родимый.

— Держите! — протягиваю шприц Гетьманову.

Жало, но теперь целительное жало, вновь вонзается мне в шею!

— Половины шприца тебе хватит, — деловито бормочет Гетьманов. — Заживет, не спечется. А половину, уж извините, вкачу сержанту. Если не возражаешь.

— Конечно, не возражаю!

Тем временем мне легчает… Мать твою, и в самом деле легчает! Как хорошо…

Слышу, сержант тоже перестал биться в руках у Осипенко, знать, и ему дозу вкатили.

— Что это было… т-товарищ капитан?

— Чтоб я знал.

— Спешная, непродуманная подготовка спасательной экспедиции, вот что это было. Ну, Малышев, вы теперь по гроб жизни обязаны нашему гостю. Если б не его запасливость, остались бы на всю жизнь калекой. С маху аж в самую «бороду» лицом влетели… Как еще живы остались.

— А? А? — лепетал сержант.

Оглядываюсь.

Точно, с лопасти угробленного вертолета, по соседству с которым мы десантировали, свисает какое-то мочало. Я точь-в-точь рядом с ним приземлился. А сержант, когда мне руки заламывал, харей мог запросто в эту дрянь угодить. В темноте-то не видно…

— «Жгучий пух»? — спрашиваю.

— Вроде того. Пальцами шею не трогайте. В аптечке имеется перекись водорода… Обоим: промыть раны немедленно! А вы, Осипенко, будьте добры, наложите им пластырь.