Группи: Sex, drugs & rock’n’roll по-настоящему

Текст также содержал прозу: беспорядочные мысли о том, как он представляет себя не человеком, а бабочкой, которая беззаботно порхает из стороны в сторону в бесконечном поиске цветка жизни (при этом слово «цветок» было выделено темными голубыми чернилами). Ниже говорилось, что с момента нашей с ним встречи Ларри не мог понять, то ли он человек, которому приснилось, что он бабочка, то ли бабочка, которой снится, что она человек. По правде говоря, его дилемма меня нисколько не беспокоила, и эти слова вообще не имели бы смысла, не знай я, откуда они взялись: это была исковерканная цитата давно усопшего китайского мудреца Чжуанцзы. И я ее знала, поскольку тоже читала эту книгу, как и многие другие, потому что люблю читать. А он пытается впечатлить меня искаженными мыслями древнекитайского философа, не дав на него даже ссылки и не упомянув источник цитаты. Да что же это такое? Неужели он не мог написать своими словами? Почему вместо искреннего проявления чувств, которыми мы наслаждались, будучи вместе, Ларри прислал мешанину из чужих любовных записок, Боба Дилана, преувеличений и неясностей? Неужто я в нем ошиблась? Не могла же я настолько поторопиться с выводами? Я была разочарована и крайне раздражена, причем главным образом из-за писем поклонниц. Они-то мне точно не нужны, и если уж на то пошло, то и Ларри тоже, если он таков на самом деле. Но ничего, проворчала я, потянувшись за ручкой и бумагой, сейчас мы это исправим.

В ответ я написала: если ему есть что мне сказать, то пусть выражается собственными словами и использует цитаты правильно. Чтобы показать, что я действительно знаю, откуда он взял фразу про бабочку, я вставила исходную цитату с указанием на источник:

Однажды мне, Чжуанцзы,

приснилось, что я бабочка.

Проснувшись, я не знаю,

бабочка ли я, которой приснилось, что она человек,

или человек, которому снится, что он бабочка.

Чжуанцзы (629 г. до н. э.)

Дату я указала приблизительно — он бы все равно не узнал.

Так или иначе, я просила его не присылать мне стихов и загадок, потому что мне не интересно расшифровывать его претенциозный бред. Пускай получает обратно свои любовные письма; похоже, они ему нужнее, чем мне. Неудивительно, что я казалась ему особенной. По сравнению с девицами, которые пишут такие бездарные письма, я все равно что одноглазый в мире слепых. «Выходит, я открыла тебе глаза, — написала я в завершение, — а сейчас ты открыл глаза мне. И я в очередной раз убедилась в твоей слепоте, ведь будь ты зрячим, ты не стал бы отправлять мне эти жалкие послания».

Затем я собрала листки и, пока ярость не утихла и я не передумала, уверенным шагом направилась к почтовому отделению, чтобы отправить письмо Ларри. Посмотрим, что он на это скажет, думала я. Возможно, он исправится и пришлет достойный ответ, но у меня были большие сомнения.

Я уже начала привыкать к отсутствию Ларри, убеждая себя в том, что все случившееся между нами было всего лишь сказкой длиной в десять дней. Теперь мне хватало уверенности, чтобы взять себя в руки и приступить к работе, которая меня уже заждалась. К тому же нужно было взять пару дней отгула для интервью «International». Девушка, которая задавала мне вопросы, воспринимала каждое мое слово чересчур серьезно, будто истину глобального значения. А вот фотограф оказался симпатичный — светловолосый, молодой и полный энергии. После фотосессии он отвел меня в свою роскошную квартиру, где мы накурились вместе с его богатыми друзьями. В общем, я отлично справлялась без Ларри, иногда даже спрашивая себя, случилось ли это со мной на самом деле. Довольно скоро знакомая круговерть вновь поглотила меня, и тогда я вспомнила о Гранте.

Но вскоре другое письмо выбило меня из колеи. Ну просто неделя писем! На этот раз послание было от Дэйви. Он спрашивал, смогу ли я встретить его в аэропорту, так как он со своей группой The Savage возвращается через два дня. Из-за Ларри я совсем забыла про возвращение Дэйви, которое сейчас, напротив, помогло мне задвинуть подальше мысли о Ларри и отложить раздумья о Гранте.

В назначенный день я приехала в аэропорт встречать The Savage, и вскоре Дэйви стоял передо мной. Я уже и забыла, насколько он мал ростом.

— Привет, — сказал он.

— Привет, — ответила я.

Мы даже не поцеловались.

Он по-прежнему говорил в нос и не сменил акцент на американский. Дэйви загорел, и его белокурые волосы, выгоревшие на солнце, отросли и завивались кольцами. Во всем остальном передо мной был все тот же Дэйви, спокойствие которого начало меня раздражать. Мы сели в машину, которая прибыла за группой, и обменялись парочкой холодных фраз.