Групповые люди

— При всех своих противоречиях и разногласиях, — рассказывал Никольский, — троцкизм и ленинизм — это одно ядро с двумя противоположностями. И этому ядру противостоял меньшевизм^ Если говорить о вырождении партии, то надо непременно сказать об изначальном вырождении большевизма, который на разные лады обосновали сначала Ленин и Троцкий, а затем Зиновьев, Каменев, Сталин, Бухарин и другие.

— У вас есть доказательства? — спросил я. У меня внутри все похолодело, когда Никольский так в лоб сформулировал свою концепцию.

— Да, есть доказательства, — ответил Никольский, развертывая свою огромную тетрадь, на которой было большими буквами написано: "Амбарная книга Уроков Октября".

— Уроки Октября надо бы взять в кавычки, — пошутил Лапшин.

— Никак нет, — ответил Никольский. — В данном случае я имею в виду отнюдь не труд Троцкого, а целую полифонию Октябрьских событий в их развитии. Итак, господа, слушайте, — начал свой рассказ Никольский. — Я прочел записки вашего генерала, яростного антисемита, который все объясняет развитием сионизма. Могу не без гордости сказать, что многие талантливые евреи и по вопросам коммунистического движения внесли небывалый вклад в социальные движения. Мы в свое время не только заклеймили этот ценнейший исторический вклад, но и постарались его Уничтожить, похоронить. Я начал свои раскопки с анализа некоторых работ и воззрений одного из вождей партии меньшевиков Федора Дана…

— Это тот, который Либердан? — улыбаясь, спросил Лапшин.

— Именно он, — ответил Никольский. — Так вот, 25 февраля 1924 года Дан выступил с докладом на тему о кризисе большевистской диктатуры. Доклад был прочитан в Берлине на одном эмигрантском собрании. Председательствовал на этом сборище другой вождь меньшевистской партии, Абрамович. Вот как обрисовали ситуацию в России русские меньшевики. Октябрьская революция была продолжением и завершением февральской революции. Заметьте, они не называют революцию Октябрьским переворотом, а именно завершением февральской революции. Массы свергли царизм во имя земли, воли, мира. Февраль не смог разрешить эти основные задачи, его дело завершил Октябрь. Буржуазно-демократические цели революции были достигнуты. Тут большевикам надлежало бы поставить точку, но они попытались навязать стране коммунистические утопии. Против этих утопий еще весною 1918 года поднялось широкое народное восстание. Но это движение было прервано чехословацким восстанием, созданием белых фронтов. Массы снова перешли на сторону большевиков. Советский режим укреплялся. С окончанием войны массы повели борьбу с большевизмом и вынудили его к нэпу. Результатом нэпа явилось некоторое улучшение положения. Но в общем он обнаружил свою несостоятельность. Все дело в том, что экономическая уступка буржуазии не была дополнена политическими уступками. В результате — широкое недовольство растет среди рабочих, в армии и особенно среди крестьянства. Это недовольство и служит объективным свидетельством кризиса диктатуры.

— Прости меня, — перебил Никольского Лапшин. — Я хотел бы уточнить: насколько достоверны эти данные?

— Настолько достоверны, что я сознательно делаю перегиб в сторону недостоверности, — пошутил Никольский. — Я излагаю суть меньшевизма в трактовке большевиков, то есть по материалам советской прессы, поскольку, дорогие мои, у меня пока что нет доступа не только к архивам меньшевиков, но даже к тому, что они написали и издали на Западе.

— А меня заинтересовала эта вилка с политическими и экономическими уступками, — сказал я. — Это, пожалуй, принципиально. Большевики именно и напирали на тот факт, что они готовы сделать экономические, но ни в коем разе не политические уступки. Целью диктатуры пролетариата как раз и было додавить все остатки инакомыслящих, даже если они перешли на сторону советской власти, А что если бы…

— История не терпит этих "если бы".

Как же он это сказал! Нет, не гордо и важно, а скорее безапелляционно, законодательно. Вообще Никольский стал неузнаваемым, даже не внешне, хотя и раздобревшее лицо, с бородой и усами, красными, чуть капризными или презрительными губами, с большими, слегка навыкате черными глазами, выражало теперь спокойную уверенность в себе; он изменился внутренне, что-то даже диктаторское появилось в его голосе, он теперь выступал на многих собраниях и конференциях, был задействован в каких-то неформальных комитетах и даже был выдвинут кандидатом в депутаты. Я рядом с ним ощущал в себе некоторую безвластность и некоторую растерянность… Так я думал тогда, глядя на Никольского, который продолжал: