Групповые люди

Кронов смеялся, но уже отправить за рубеж мою рукопись не предлагал. А через месяц Кронов уехал в Америку навсегда. Он стал работать в редакции "Голос Америки". И однажды, — я сам передачи не слышал, — мне сообщили, что Кронов в одной из своих передач рассказал о моей рукописи, расхваливал меня на все лады, выражал надежду на то, что я еще дам о себе знать. После этой передачи буквально через три дня ко мне на троллейбусной остановке подошел человек в штатском, удостоверился, что я действительно Степнов, предъявил мне документ, в котором он значился как старший лейтенант Карнаухов Игорь Васильевич. Я взглянул на него: он был похож на философа Карнаухова, который выступал однажды против меня. Этот Карнаухов был такой же курносый и рыжеватый, только на этом была чистая рубашка с синим галстуком и серый с блестками костюм. Философ Карнаухов почему-то ходил в грязных рубашках, и пиджак на нем был из серого в елочку сукна, потертый на рукавах, и пуговица одна уже стала отрываться.

— А я знал другого Карнаухова, — сказал я. Мне было неприятно, что я задержан. Я видел, как рядом стояли незадержанные граждане и пристально глядели на меня. — Он точь-в-точь на вас похож, только рубашки носит грязные.

— Не любит переодеваться, — ответил, улыбаясь, Карнаухов. — Бывало, жена даст ему свежую сорочку, а он все равно найдет свою в ванной, наденет и пойдет, хотя она и будет достаточно помятой. Он, знаете, как Спиноза, всегда говорит, что наше бренное тело не достойно чистых одежд.

— А вам, значит, Спиноза ни к чему? Наплевать на него? Это не по-братски, товарищ Карнаухов, — сделал я ему замечание, чтобы окончательно утвердить равенство в нашем микроколлективе. — Так что же вы, транспорт подадите или мы пешком пойдем?

— На троллейбусе, здесь две остановки, — сказал Карнаухов. — Пять минут езды.

— Дело тут не в пяти минутах, а в том, что нарушение, можно сказать. Где это слыхано, чтобы задержанных городским транспортом доставлять в нужное место? Да и еще за свой счет.

— Билет я вам куплю, — ответил Карнаухов, хмурясь.

Когда мы сели в троллейбус, я первым опустил гривенник и оторвал два билета. Шепнул на ухо Карнаухову. "Впервые, наверное, катитесь на средства задержанного". Слово "задержанный" на этот раз я произнес громко, так что дама, сидевшая напротив, уставилась на меня зелеными глазами, и я ей улыбнулся.

— А вы, оказывается, юморист, — сказал мне Карнаухов, когда мы вышли из троллейбуса.

— Юмор — это свобода, — ответил я. — Это все, что у меня осталось.

— Напрасно вы так. Вас никто ее не лишает.

— Кстати, мною уже занимался один ваш человек. Чаинов. Что же, его сместили с должности или я ему разонравился?

— Я из другого отдела. У него запрещенные издания, а у меня массовые средства контрпропаганды.

Обстановка, в которой состоялась наша беседа, была вполне располагающей. Он предложил мне стакан чаю. И я стал рассказывать. Мне даже было интересно. Он не только слушал, но и всем ходом беседы давал понять, что знаком с самыми разными источниками, которых я так или иначе касался. Я не называл фамилий, он не настаивал на том, чтобы я это делал. Я говорил о технологии государственной власти, о ее связи с духовным состоянием отдельного человека в этом государстве, а он — я это ощущал — понимал, что я отрицаю некоторые подходы к этой проблеме, изложенные одним из советологов США, но не настаивал, чтобы я назвал имя этого советолога. Больше того, он уловил, что я занимаю принципиально иную позицию в этом вопросе. Да и меня интересует чисто психологическая сторона, возникающая от соприкосновения человека с государством. Он даже поощряюще заметил мне в связи с этим:

— Вы считаете, что можно поставить знак равенства между отношением к себе и отношением к обществу?

— Это не я так считаю, — ответил я. — Это утверждал даже Платон. Он говорил, что в государстве и в душе каждого отдельного человека имеются одни и те же начала и число их одинаково. Как и в чем сказалась мудрость государства, так же точно и в том же самом она проявляется и у частных лиц. Я исследую негативные процессы, которые имеют место в жизни наших людей, в частности у молодежи, мне нужно знать об истоках этих негативных явлений. Вы считаете, что мое обращение к истории неправомерно? Вредно? Надо покарать за это?

— Зачем же вы за меня отвечаете? — улыбнулся Карнаухов. — Я так не считаю. Меня несколько насторожил ваш интерес к таким фигурам, как Троцкий и другие.