Грусть белых ночей

В стороне от дороги в кюветах — противогазы. Без сумок. Маски, гофрированные трубки, жестяные коробки. Чем дальше, тем больше противогазов. Новеньких, ненадеванных. Изредка попадаются саперные лопатки. Бросают солдаты то, что тяжело нести.

Лебедя догоняет Костя Титок.

— Сурки и тушканчики попрятались в норы, — говорит он. — Мы наступаем. По горной, малодоступной местности. Имеем трофеи...

Вслед за Титком вышагивают Адам Калиновский, Костя Русакович, таджик Рахим, еще двое бойцов. Не хватает Рагомеда и Левоненко, а так было бы отделение в полном сегодняшнем составе. Все возбуждены. Чувствуют себя победителями.

— Сурки и тушканчики после войны будут искать себя в списках награжденных — скалится Костя.

Сегодня мишень для нападок — Костин приятель Миша Цукар, прозванный им Сурком. Миша, цыгановатый высокий хлопец, когда призывали в армию, выкрутился, устроившись на работу в военизированную организацию, которая охраняет армейские линии связи. В той же организации и Николай Цукар. Его брат.

Это, скорей всего, дело рук родителей Мишки и Николая Цукаров. Они хитрые и жадные. Сумели сунуть кому-то взятку.

— Династия Сурков записалась в баптисты, — продолжает Костя. — Не принимает войны.

Противогазные сумки у бойцов чем-то сильно набиты.

— Что у вас? — спрашивает Лебедь.

Костя Титок протягивает ему широкую, как лист бумаги, галету:

— На, попробуй. На склад нарвались.

Вчера такой галетой угощал Василя Богдан Мелешка, которого сегодня ранило.

Сумки у солдат аж распирает от галет. Ясно теперь, почему выброшены противогазы.

IV

Роты идут почти не походным порядком. Ярко светит солнце — словно благословляет этот поход. Даже жарко становится. Дорога, извиваясь, идет к высокому холму, петляя у его подошвы как змея. Сквозь редкий сосняк на повороте дороги Василь видит голову колонны. Даже подвода прибилась к бойцам. Некоторые побросали на нее свои вещевые мешки.

Вдруг оглушительный треск. На ходу, со стороны невидимой отсюда высоты, падают мины. Их много, фонтаны бурой супеси вздымаются справа, слева, впереди. Дорогу, сосняк мгновенно затягивает едким дымом.

Василь бросается вперед. От мин только так можно спастись. Полоска леса в этом месте узкая, впереди, однако, пространство безлесное, густо усеянное большими и малыми камнями.

— За мной! — перекашивая рот, кричит Василь. — Вперед!.. За мной!..

В это мгновение ему кажется, что он плохо действует как командир отделения. Валуны — белые, серые, темные, Кажется, что пасется большое стадо свиней. Бойцы бегут кто куда. Никто никого не слушает.

Улегшись за камнем, Василь успокаивается. Мины рвутся и тут, лопаются с оглушительным треском. Но хоть спрятаться есть где.

До его слуха вдруг доносится брань:

— Вылазь... твою мать! Посечет, как баранов!..

Высунув голову из-за камня, Василь видит командира роты Чубукова. Лицо у него темное, даже черное, рот искривлен от крика. Держа в вытянутой руке автомат, он машет им, как бы призывая бежать за собой.

Василь выбирается из-за валуна. Пробежав несколько метров, бросается под такой же. Пронзительно, страшно кричит раненый конь. Верно, тот, что был запряжен в подводу.

Еще одна перебежка. Осколки мин бьют по валунам, сдирая, подпаливая чахлый, желтоватый мох, высекая огненные дуги нскр и жгучих каменных брызг. Струйка таких брызг стреканула Василя по щеке, и он сразу отер с нее кровь. Хорошо, что не в глаз.

Огонь, камень, железо. Вот как тут приходится воевать. Рано радовались, что прорвали оборону.

Проходит несколько минут. По седловине холма, где засели минометчики врага, начинает бить наша артиллерия. Снаряды с ощутимым шелестом пролетают над пехотой, которая словно опоясала холм. До седловины еще два-три поворота дороги, окутанной теперь дымом.

Седловина — крепкий орех. Так просто не раскусишь. Наступает вечер, затем ночь. Она непривычна для хлопцев из Белоруссии, большинство которых, кроме Речицы, Гомеля, Мозыря (ездили туда раз или два за всю жизнь), никаких других городов и мест не видели. Немного темнеет, сереет небо, средь сосен опускается легкий сумрак. Трудно отличить вечер от такой же светлой ночи. По сравнению с суровым краем, где они оказались, родная Беларусь кажется благословенным югом.

Время белых ночей. Какая-то непонятная грусть от них, беспокойство. Свет неуверенный, колеблющийся, и, может, от этого на душе неясная тревога.

Они учились в школе, знают, что на Севере есть полярная ночь, которая тянется месяцев восемь, если не больше, и полярный день, когда солнце почти не заходит. Им как раз довелось воевать в бесконечный северный день. Лучше бы была ночь. Потому что вот гудит в сероватом небе один самолет, второй, третий. Они знают этот настырный, прерывистый звук. Так гудят немецкие самолеты. Немцы бомбили станцию, местечко в сорок первом году, пока не захватили; в сорок третьем, сдавши, снова бомбили.