Грусть белых ночей

После того как Рагомед стал носить на петлицах два треугольничка, желание остаться на сверхсрочной службе угасло в нем. Он, пожалуй, по натуре не был военным человеком, военная цыганская жизнь ему была не по нраву. Он мечтал о том времени, когда демобилизуется, приедет в свою деревню, поступит на курсы трактористов.

Через год с лишним службы (из-за треугольничков, как младший командир, Рагомед вынужден был служить три года) дивизию из-под Белостока перебросили под Ленинград. Началась война с белофиннами.

Рагомед и теперь без ноющей тоски в груди не может вспоминать темный, холодный, враждебно-неприступный лес и черно-алые снега здесь, на Карельском перешейке. Снег был черен от бесконечных взрывов, порохового дыма, воронок с обнажившейся землей. После того как наступление захлебнулось, они более месяца прожили в холодных землянках, вырытых среди редколесья, на мшистом болотце. Снег на болотце утрамбован сотнями ног плотно, на нем выступили красные пятна. Рагомед думал, что это кровь, что они ходят по крови. Лишь позже догадался, что проступает красное от раздавленной под снегом клюквы.

Он насмотрелся в ту зимнюю финскую войну на рогатки колючей проволоки из шести — восьми кольев, рвы, лесные завалы, гранитные и железобетонные надолбы высотой в рост человека, бронированные колпаки для пулеметных гнезд, на траншеи полного профиля — глубиной до двух метров, с потайными нишами, в каждой из которых могло переждать артналет или бомбежку почти целое отделение.

Но главное — дзоты и доты. Кажется, даже сами эти слова вошли в употребление с финской войны. Железобетонные, толщиной до полутора метров, стены дотов не могли пробить ни 76-миллиметровые пушки, выведенные на прямую наводку, ни даже 152-миллиметровые гаубицы.

Его ранило в живот. В госпитале он дождался заключения с финнами мира.

Летом дивизия, в которой Рагомед служил, вступила на территорию Эстонии.

Они шли по стране, на первый взгляд очень небогатой. В ней было что-то общее с теми местами, где родился и вырос он: пески, сосняки, болотца. Правда, здесь песчаная, неурожайная земля омывалась морем и на побережье жил рыбацкий люд.

Одно происшествие в те в общем радостные дни Рагомеда смутило. Он воспитывался при Советской власти, искренне считал ее справедливой, созданной в интересах всех тружеников. Как ни бедно жили в деревнях на родине Рагомеда, но власть заботилась о них: помогала крестьянам осушать болота, выделяла колхозам машины, технику. Порядок, при котором одни хозяйничают, а другие гнут на них спину, Рагомед считал обреченным на гибель и гордился, что сам помогал его уничтожению в Западной Белоруссии и здесь, в Эстонии.

В городке, где разместился полк, рядом с казармой была бумажная фабрика. На ней работало много женщин, девушек. Рагомеду бросилась в глаза одна стройная, с белыми кудряшками волос девушка, которая тоже работала на фабрике. Сколько вечеров простоял он на улице, ожидая, пока кончится смена и покажется она, одетая в простенькое платьице, с повязанной синим платочком светловолосой головой. Но, встречаясь с ним, элегантным младшим командиром, девушка, казалось, до хруста отворачивала в сторону голову. Она, пролетарка, собственными мозолями зарабатывала хлеб и не хотела знакомиться с таким же пролетарием, советским парнем, одетым в военную форму.

Осенью сорок первого Рагомед должен был демобилизоваться, но получилось так, что в начале зимы его, снова раненного, по льду Ладожского озера вывозили из окруженного блокадой Ленинграда. Рагомеду еще раз довелось воевать на Карельском перешейке, теперь уже отступать. Даже удирать пришлось, потому что три дивизии попали в окружение, выбирались из котла маленькими группками. Финны были в одной упряжке с немцами, и случилось то, из-за чего началась финская война. Финны душили Ленинград с запада и севера, разве что обстреливали город не так часто, как немцы.

С того времени началась для Рагомеда полоса горестных странствий. Всю зиму он пролежал в госпитале в Воронеже. Летом враг подошел и к этому городу. Рагомед попал в плен. Живой, здоровый, с залеченными ранами. Так случилось. Он хлебнул в плену такого лиха, что и врагу не пожелает. Ходил худой как скелет, покачивался от ветра и был совсем равнодушен к своей судьбе. Наверное, он бы погиб, если бы часть пленных, и его в том числе, не привезли в Гомель.

Гомель — почти родина. Здесь в душе Рагомеда зажегся лучик надежды. Пленные работали на станции, грузили в большие четырехосные вагоны и на платформы все то, что немцы успели награбить: дубовые кругляки, сосновые бревна, рудстойку, а больше всего хлеб, выращенный на граничащих с богатой Украиной землях.

Где хлеб — там не пропадешь. Рагомед понемногу пришел в себя, воспрянул духом, веселее стал смотреть на мир.