Грусть Корнелия Берга

Корнелий Берг смотрел то на цветок, то на канал, чье тусклое, свинцового цвета стекло отражало лишь бордюры из зелени, кирпичные стены и белье, приготовленное для стирки хозяйками. Но Берг — уставший от дорог бродяга — неясно видел в нем всю свою жизнь. Он снова различал черты тех лиц, что замечал за долгие годы путешествий по грязному Востоку, неряшливому Югу; скупость, глупость или жестокость, появившиеся в таком прекрасном климате; пристанища нищих, постыдные болезни, поножовщины перед тавернами; иссохшие глаза ростовщиков и прекрасные тучные телеса его модели; Фредерика Герритцдохтера, распростертого на анатомическом столе в медицинской школе Фрибурга. Потом к нему пришло другое воспоминание:

В Константинополе, где он написал несколько портретов султанов для посла Объединенных Провинций, у него была возможность полюбоваться садом тюльпанов, счастьем и гордостью паши, который рассчитался с художником, чтобы увековечить себя в своем отрывистом совершенстве, цветочным гаремом.

В обрамлении мрамора тюльпаны ярких или нежных расцветок, казалось, по особенному трепетали и шелестели. Над водоемом пела птица, острые верхушки кипарисов пронзали бледно-голубое небо.

Но раб, который по приказанию господина принес иностранцу эти диковины, был одноглаз. На недавно потерянном глазу его скопились мухи.

Корнелий Берг глубоко вздохнул. Потом, сняв очки, произнес:

— Бог — художник вселенной.

И с горечью громко добавил:

— Какая жалость, господин Синдик, что Господь Бог не ограничился пейзажами!