Грустная история со счастливым концом

Она пропустила его слова мимо, сказала, что он довел школу до катастрофы, и дальше стала развивать эту мысль.

Он дослушал ее до конца и заметил, что в любом новом, творческом деле случаются неудачи и срывы. Он произнес это без вызова, с раздражающей Екатерину Ивановну иронической учтивостью.

Она перебила, сказав, что все это пустая болтовня, в школе развал, никакого порядка, никакой дисциплины. Верно ли, спросила она, что он до того дошел, что на вечерах выплясывает с учениками летку-енку?

Он ответил, что действительно, танцевал как-то, и не находит в этом ничего предосудительного.

Она не сразу нашлась, что ответить.

Ее поразило не то, что директор танцует летку-енку, ее поразило, что он подтверждает это так открыто, не смущаясь.

— Чего,— сказала она с угрожающим любопытством,— чего, ответьте мне честно, чего вы добиваетесь, Эраст Георгиевич?

Эраст Георгиевич отвечал, что добивается воспитания мыслящей, активной, разносторонней личности.

— Вот как! — сказала Екатерина Ивановна.— Значит, активной разносторонней личности?.. Так я вам сама скажу, чего вы добиваетесь! Вы сочиняете диссертацию !..

Она с нажимом произнесла слово «диссертация».

Он кивнул.

— Вы сочиняете диссертацию, для этого вы и пришли в школу! Вам степень нужна, звание, а школа... На школу вам плевать!..

— Моя диссертация и моя работа — это соединение теории и практики.— Эраст Георгиевич погасил сигарету.— А кроме того, о всяком деле судят по результатам.

Он и сейчас не позволил себе ничего лишнего, но где-то в глубине его голубых глаз, в глубине погруженных в голубой туман зрачков Эраста Георгиевича Екатерина Ивановна видела едва заметную, почти неуловимую нагловатинку.

Тогда, на какую-то секунду, ей стало страшно. Ведь откуда-то взялась эта нагловатинка? Где-то, в чем-то была же для нее причина?.. Екатерина Ивановна вдруг ощутила себя беспомощной, слабой, стареющей женщиной. Она подумала, что вот он, молодой, крепкий, с мундштучком, он добьется своего, а она? Она чего добилась, что защитила?.. Даже школу свою, и ту защитить не может!..

— Вот именно,— сказала она,— о всяком деле судят по результатам. И если вы, Эраст Георгиевич, не сделаете выводов... Вот вам срок — первая четверть, два месяца...

— Это все, о чем я собирался вас просить,— сказал Эраст Георгиевич.— Вы услышите о наших результатах и не через два месяца, а... А быть может, раньше, Екатерина Ивановна... Значительно раньше...

Когда он произносил эту загадочную для Екатерины Ивановны фразу, его артистический баритон звучал мягко, даже сочувственно.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой Тане Ларионовой отводится главная роль

Первое сентября!.. Есть ли на свете день, который мог бы сравниться с этим?..

Первое сентября!.. Это будильники с туго закрученными пружинами, сосредоточенные, напряженные, как маленькие боксеры. Это воздушные белые фартуки, дремлющие на вешалках, как чуткие бабочки в ожидании утра. Это черные парадные брюки, свисающие со спинки стула, наутюженные, со складкой прямой и острой, как лезвие ножа. Это призрачные, бессонные фигуры родителей — они крадутся в блеклых сумерках к репродукторам, чтобы по точнейшему бою Кремлевских курантов сверить, минута в минуту, заветный час...

Первое сентября!.. Это подогретые на сковородках котлеты, это бутерброды, от которых першит в горле, и кружки молока с морозной, морщинистой пенкой, и молитвенные поцелуи бабушек у порога, и растерянные материнские лица в распахнутых настежь окнах, и дворы, взбаламученные плеском ребячьих голосов.

Это пестрые листья, которые падают с прохладного синего неба, это мягкое, матово-золотистое, чуть печальное солнце, это свежий, колкий, искрящийся воздух — в нем смешаны грусть о невозвратном и знобкая радость начала, перемены, пути!..

Если бы с птичьего полета обозреть города и веси в этот день, удивительное, необычайное зрелище открылось бы нам: мы увидели бы, как из миллионов дверей выскакивают и несутся вприпрыжку, и скользят по перилам миллионы ярчайших букетов, как они, сплетаясь в гирлянды, плывут по тротуарам, захлестывают бульвары, пересекают улицы в самых непозволительных местах. Но в этом суетливом, кишащем, хаотическом потоке мы обнаружили бы некую последовательность — каждый по своему радиусу, букеты устремляются к центральным точкам, чтобы слиться там в огромные, невозможные шары... Эти точки — школы.

К чему скрывать?.. В каждом из нас до сих пор тлеют позабытые обиды. Да, да, и незаслуженные упреки, и унылые поучения, и неистребимая, запретная тоска — по вольному голубому простору, который струится там, за тусклым стеклом,— все это было, было! Но иное живет и взбадривает наше сердце, нашу память — возврат к давним, чистым, пусть даже и не вполне сбывшимся надеждам, к прозрачному роднику этих надежд — Первому сентября!