Грустная книга

6 мая рано утром сообщили, что ночью внезапно скончался Владимир Владимирович Дмитриев. Мы сразу пошли к Марине (жили они тогда в доме рядом с филиалом).

За полгода до этого так же внезапно скончался Петр Вильямс. Стоя рядом со мной на панихиде в фойе Большого театра, Володя Дмитриев сказал: «Теперь я знаю, как будут хоронить меня». Все последнее время он был очень печален, ни на что не жаловался, но было ясно, его что-то гнетет, и очень сильно. Еще на встрече Нового года у Барыни он вдруг шепнул мне о своих дочках: «Я так их люблю, что хочу умереть». Я ему сказала про абсурдность такой мысли, а он попросил никому ничего не говорить.

Тогда же в мае, в один из дней мне позвонила Поля, домработница Ольги Бокшанской, и сказала, чтобы я немедленно шла к ним. Жила Ольга Сергеевна в доме № 6 на улице Горького, в так называемом корпусе «Б».

Когда я прибежала, там уже была «скорая». Оказывается, Ольга во время генеральной репетиции «Леса» вышла что-то купить и упала. Как только я увидела положение ее правой ступни, сразу поняла — перелом шейки бедра.

Елена Сергеевна Булгакова сидела на генеральной и ничего не знала, Ольга запретила ее вызывать. Я поехала с ней на «скорой» в Склифосовского. Когда в приемном покое ее спросили о возрасте, я, пораженная, услышала: «Пятьдесят восемь» — медсестра, взглянув на нее, сказала сердито: «Не шутите». Ольга была в летнем платье, на босу ногу, волосы натуральные, очень красивые, короткая стрижка. Она спокойно ответила: «Мне не до шуток». Мы простились, и я повезла к ней домой ее кольца — она носила несколько очень красивых старинных колец.

Елена Сергеевна, встретив меня, подробно обо всем расспросила и тут же поехала в институт.

Больше я Ольгу Сергеевну не видела, только в нижнем фойе — на панихиде. Она умерла на девятый день от тромба — мгновенно.

Бокшанская была секретарем сталинского комитета по лауреатству, а председателем после Владимира Ивановича Немировича-Данченко стал Александр Александрович Фадеев. В связи со смертью Бокшанской мне поручили отвезти бумаги на подпись Фадееву в Барвиху, где в то время были и наши — Ольга Леонардовна и Василий Иванович. Мы поехали с Софой. Идя по длинной светлой галерее, вдруг в конце ее увидели Качалова. Бодрый, как будто совсем здоровый, какой-то стремительный, прекрасный, шел он навстречу. «Царь людей», — невольно вырвалось у меня.

Когда мы здоровались, Софа повторила мои слова. На долю секунды изменились его глаза, стали прежними, ласковыми, чуть насмешливыми, и Василий Иванович сказал: «Нельзя сострить злее». И еще что-то: то ли «я зайду», то ли «я догоню».

Тогда Василий Иванович помог Ольге Леонардовне встать на ноги. Она очень тяжело переживала смерть Дмитриева. Даже казалось, что ее состояние тяжелей, чем у Качалова.

Поздоровавшись с Ольгой Леонардовной, я пошла к Фадееву. Он расспросил меня про Ольгу Сергеевну, очень ее жалел: «Талантливо работала». Подписал бумаги, спросил про здоровье Коли, сказал, что он обязательно зайдет к Ольге Леонардовне. Но чувствовалось, что он очень занят и заметно озабочен. Я простилась.

Почти одновременно со мной к Барыне явился Василий Иванович со словами: «Ну вот, чтец-декламатор пришел». В руках его был томик Есенина. Что читал, не вспомню. Был очень нежен с Ольгой Леонардовной, но и очень тверд, даже императивен.

Когда нам пришла пора уезжать, он буквально заставил ее встать с кресла, помог одеться и бережно повел. Они проводили нас с Софой до крыльца. Когда мы шли к машине, я обернулась. Помню их на скамье, освещенных солнцем. Василий Иванович в синей вельветовой пижаме в белую звездочку, на Ольге Леонардовне темная длинная пелерина. Какие они оба были красивые!

Василий Иванович встал, снял берет и взмахнул им. И все внезапно изменилось: пижама показалась старинным костюмом и сам он стал другим — незабываемый «старый» Гамлет.

…После Барвихи была Николина Гора. Там в гостях у Качаловых проводили лето Ольга Леонардовна и Софья Ивановна. Помню празднично накрытый большой круглый стол на террасе, Нину Николаевну, Вадима, его жену Лелю Дмитраш, Ольгу Леонардовну, Софу. Теперь они с Качаловым как бы поменялись ролями. Ольга Леонардовна вся подобралась, казалась спокойной, только глаза были строгие.

Вошел Василий Иванович. Он был почти такой же — приветливый, радушный, волшебно обаятельный. Все было так, как всегда бывало в этом замечательном доме, — весело, шумно, много смеялись.

Василию Ивановичу был запрещен сахар. Иногда он протягивал руку за чем-нибудь запретным и на восклицание Нины Николаевны: «Василий Иванович!!», — говорил: «Ну-ну» или: «Я для Люка». И смеялся.