Грустничное варенье

С каждой новой сотней километров молчать становилось все тяжелее. Злость на Арефьева рассеивалась, исподволь оттесняемая скукой, и Лара уже не очень понимала, зачем так себя ведет. Наверное, из принципа. Снимать она могла только на остановках – из окна, даже открытого, толковых кадров не получалось, слишком быстро все мелькало и менялось. Другой мир, жизнь дороги, со своими правилами, с дружественно настроенными водителями на встречной, которых не знаешь не то что по имени, а даже в лицо. Верстовые столбики, незнакомые, часто забавные названия населенных пунктов, указатели, посты ДПС и мобильные экипажи, притаившиеся в кустах с радарами, о которых предупреждали миганием дальнего света несущиеся навстречу машины. Каждый раз, когда встречные моргали фарами, Егор сбрасывал скорость и поднимал в ответ раскрытую ладонь – в знак благодарности. Вроде бы мелочь, но Лара обращала на это внимание. И исподтишка следила, тянутся ли пальцы Егора к рычажку под рулем, чтобы в свою очередь дать знать другим, что за поворотом их поджидают гаишники. Такое маленькое добро без награды, услуга, не требовавшая ничего взамен, а оттого еще более ценная.

После обеда в придорожной кафешке с выгоревшими пластиковыми стульями и обжигающе острым харчо, настолько острым, что невозможно было есть, Лара позвонила отцу.

– Как дорога? – Велесов-старший спрашивал явно не о состоянии дорожного полотна. Лара зажмурилась:

– Да, папа, как дорога? Как может быть дорога, когда ты отправил меня в нее вместе с… У меня даже слова нет подходящего! Спасибо тебе большое.

– Ларик…

– Знаешь, как ты меня подвел? – грустно вздохнула она. – Уж от тебя-то я подставы не ждала…

В машину она вернулась смурная, и Арефьев сразу это заметил.

– Ты поговорила с отцом? – и, видя, что насупившаяся Лара не собирается отвечать, покачал головой:

– Все-таки высказала ему свое «фу», не утерпела. Зря. Не бурчи на него, бурчи лучше на меня. Он заботится о тебе. И знает, что в поездке о тебе могу позаботиться я. Все лучше, чем пускаться одной во все тяжкие по нашим дорогам.

– Ну да, ты же у нас защитник… – пробормотала она сердито и отвернулась. Арефьев наступил на больную мозоль. Она и сама была не рада, что дала волю раздражению. Одно дело – они с Арефьевым в машине, и совсем другое – папа, который теперь сидит и переживает за нее, и будет переживать еще долго. Черт, стоило бы и промолчать. Однозначно стоило промолчать! Это ведь папа… Кто знает, увидятся ли они еще? А ведь он всегда был рядом, когда Лара в нем нуждалась.

Она представила его удивительно явственно. Наряжающего с ними елку, или тянущего по сугробам двое санок вместо одних. Он всегда был рядом. Водил в парк, в цирк, в поликлинику, не пропуская на диспансеризации даже гинеколога. В очереди к педиатру именно он сидел молча и терпеливо, среди переругивающихся мамаш со своими сопливыми хнычущими чадами. А позже, когда у Лары и Лили разыгрывались первые любовные трагедии, именно он утешал девочек и вытаскивал их, рыдающих из ванной.

С тяжелым чувством Лара закрыла глаза. Она то выныривала, то утопала в тяжелом обморочном сне без сновидений и с каждым пробуждением чувствовала себя все более разбитой. И тут же начинала маяться, дожидаясь лишь очередной нарисованной Лилиной рукой снежинки на карте. Собираясь проехать за рулем весь путь сама, она и не предполагала, что придется вот так мучиться от безделья и тягостных мыслей. Арефьеву-то хорошо, он следит за дорогой, а ситуация на ней все время меняется, так что ему не до скуки.

Заговаривать Егор больше не пытался. Иногда он искал Лару глазами в зеркале заднего вида, а может, ей так казалось, и Арефьев просто изучал дорогу позади. Бывало, он на мгновение оборачивался к Ларе, проверяя, спит она или нет, и то уменьшал звук, чтобы не мешать ее сну, то с облегчением включал на полную громкость, чтобы взбодриться, и даже легко постукивал большим пальцем по рулю в ритм. Лара не могла решить, что из этого раздражает ее больше.

Ближе к вечеру она стала гадать, где они заночуют. Казань уже проехали, и от чак-чака^[2], купленного на подъезде к городу, остались только желтые сладкие крошки на дне пластиковой коробочки. Они съели сладость вместе, хотя Лара и не снизошла до того, чтобы поломать для Егора слипшийся кусок печенья и меда на мелкие части. К ее досаде, он вполне справился сам, хотя Лара и видела, как Арефьеву неудобно вести машину, держа в одной руке сладкий липкий чак-чак. Но он не попросил – а она не предложила.

На закате она проснулась оттого, что машина больше не едет. Не было подпрыгивания на трещинах в асфальте, музыки и шума трассы, похожего на близкий прибой. Егора в машине тоже не оказалось, и Лара выпрямилась, оглядываясь по сторонам и силясь понять, что происходит. Голубое небо покрывали розоватые родимые пятна облаков.

Дверь распахнулась.