Грустное кино

– Порядок, убирай эту ерунду из кадра. – После чего художник-постановщик отклеил липкую ленту, крепящую «оснастку целомудрия» над лобком Энджи и на ее ягодицах, а затем убрал полоску ткани, обеспечивая таким образом языку Фераля немедленный и полный доступ к сказочному «пом-пому».

– Теперь держи это, Лас, – прошептал Борис главному оператору, который в данный момент снимал сцену посредством ручного «арри», – а потом мы попытаемся в этой же съемке получить ее лицо.

– Проверь, стоит у него или нет, – сказал он Никки через минуту, не желая покидать камеру.

– Ах, я и сам бы рад, – вывел художник предельно экстравагантную трель, с балетной легкостью скользя к другой стороне кровати. Убедившись в эрекции, он в преувеличенном изумлении изогнул брови: – Ах, Иисус Мария, еще как!

– Порядок, Лас, – сказал Борис, – давай попробуем ту сторону.

Они быстро двинулись к другой стороне кровати, где Энджи с закрытыми глазами сосала искусственный член. По сигналу Бориса Никки ловко открепил ограничительную полоску Фераля. Возбужденный член выскочил, точно чертик из табакерки.

– Ням-ням-ням, – заворковал Никки.

– Порядок, Лас, – прошептал Борис. – Будь наготове, потому что это может долго не продлиться. – Затем он наклонился к девушке. – Не открывай глаз, Энджи, мы по-прежнему снимаем… это прекрасно… я просто хочу, чтобы ты на минутку попробовала другой… пожалуй, он может быть лучше… – Говоря все это, он одной рукой держал искусственный член, а другой – орган Фераля, высвобождая один и вводя замену. Переход получился предельно плавный, и Энджи, по-прежнему с закрытыми глазами, лишь промычала, словно бы в сонном удовлетворении.

– Ну как, разве этот не лучше? – спросил Борис, в то же самое время отступая назад из кадра и энергичными жестами призывая Ласа продолжать.

– Мм… – промычала Энджи, – теплее. – И она устроилась поуютнее, точно кошка у блюдечка с кремом.

Тони, который прибыл на съемочную площадку как раз вовремя, чтобы увидеть «великое хуепереключение», как он окрестил это позднее, в завороженном возмущении наблюдал.

– Хотел бы я знать, понимает она или нет, что у нее там настоящий хуй!

– Мне самому интересно, – отозвался Борис. – Но я ручаюсь, что на большом экране это будет выглядеть чертовски классно. Ты только врубись в это лицо – ведь оно же ангельское, черт побери! Нам надо бы ей нимб организовать! – И он принялся дико озираться в поисках кого-нибудь из осветителей.

Пока еще невозможно было понять, то ли наркотик мешал Энджи осознать, что игра стала реальностью, то ли напротив, позволил ей принять этот переход от притворства к действительности. Больше всего это было похоже на тот род сна, в котором сновидец, сознавая, что это на самом деле сон, а следовательно, вещь безвредная, позволяет ему, и даже с охотой, продолжаться.

Пока Никки и бригада осветителей работали над эффектом нимба, Ласло снова двинулся снимать другой конец (язык Фераля).

– Послушай, – спросил он у Бориса, продолжая снимать и едва шевеля губами, – а как насчет того материала с задним проходом, про который ты упоминал?

– Фантастика, – сказал Борис. – Мы получим анал – язык и нимб в одной композиции! Прекрасно. – И он уже собрался было изложить идею перехода с «пом-пома» на задницу самому Фералю, как вдруг поймал мимолетный, но очень многозначительный его взгляд. Взгляд этот говорил о том, что партнер Энджи уже на грани оргазма. – Нет-нет, Фераль, – стал умолять Борис, – пока еще нет, пожалуйста! Никакого «бум-бума»! Пожалуйста, пока еще никакого «бум-бума»!

Бешено толкая перед собой Ласло, он устремился к другому концу (голове Энджи), словно мог невесть как предотвратить беду у ее источника. Однако ничего уже было не поделать. Это со всей очевидностью явствовало из воя экстатического высвобождения, что вырвался из губ Фераля, а также из конвульсивной дрожи, которая охватила все его тело. Анджеле в первоначальный момент спазма, похоже, еще казалось, что все это часть романтического сна, сексуальное притворство, и что вполне можно продолжать в том же духе. Она даже повторила свое громкое мычание, словно бы от удовольствия или в предвкушении такового – точно котенок, готовый устроиться еще удобнее для новой порции теплого крема. Однако с первой же струей пришло грубое пробуждение. Энджи выдернула член изо рта, разглядывая его широко распахнутыми от недоверия глазами. Крошечная струйка спермы поблескивала у нее на подбородке, когда в ее крепкой хватке стойкий орган принялся выдавать свое главное сокровище… но теперь уже прямо на новую затейливую прическу Энджи. Она просто не могла в это поверить – или так, по крайней мере, казалось. Застывшая, загипнотизированная, Энджи держала член прямо перед собой, точно плюющуюся кобру, в то же время от него отворачиваясь – так что основная масса спермы вошла прямиком в ее золотые локоны справа, образуя там, согласно позднейшему выражению Хелен Вробель, «самую богомерзкую липкую гадость, какую только можно себе представить!».