Грустный день смеха

— Познакомь меня с родителями. Я буду приходить к вам в гости… Я только боюсь твоего отца…

— Почему?

— У него есть пистолет.

— Откуда ты знаешь?

— Мне папа рассказывал.

— У нас есть еще и пулемет. В огороде закопан.

— Да? — Ее глаза округлились. — Как интересно! И ты мне покажешь?

— Разумеется. А сейчас отец знаешь за чем поехал? За немецкой мелкокалиберной пушкой. Мы, когда ехали сюда, приметили ее в одном овраге.

Она вдруг заторопилась:

— Собственно, я лишь проведать тебя забежала. Я приду завтра или послезавтра. А то мне далеко идти. Так договорились дружить?

— Договорились.

Она поднялась на цыпочки и осторожно поцеловала меня в щеку.

— Смотри, чтоб сегодня же бросил свою девчонку! Я долго стоял, прислушиваясь, пока не услышал, что ожидал услышать, — тарахтение полуторки.

«Ишь, хотел подлизаться…»

Отношения с Вадом у нас совсем испортились. Брат не хотел ни делать кизяки, ни рвать траву, ни копать огород. Этот фанатик считал, что я предал «братьев свободы», и решил мне мстить. Фантазия его была неистощима. Он сыпал мне в пищу пригоршнями соль, сжигал под кроватью солому, опрокидывал на меня холодную воду, грубил.

Мне все это здорово надоело, но я сдерживал себя. Моя мягкая тактика еще больше злила брата.

Я сдержал себя даже тогда, когда он с фанатичными выкриками сжег на костре мою единственную фотографию. Я сдержал себя и в другом, более серьезном случае — когда он сжег книгу писателя Александра Дюма «Три мушкетера», выменянную мною в Нижнеозерске за настоящее сиденье с подбитого танка, который я первым обнаружил в лесу.

Он сжег книгу писателя Дюма, нагло, прямо на моих глазах, полив ее керосином, а потом раскидал по двору палкой обгорелые куски. Он ожидал, что я кинусь на него и буду терзать, как бульдог куропатку, а он будет стоять, скрестив руки на груди, с улыбкой на устах, но я, скрипнув зубами, прошел мимо, словно это горела не книга писателя Александра Дюма, за одно прочтение которой многие согласны были отдать трофейный тесак или еще что.

— Эй! — закричал вслед Вад. — Смотри! Сжег твоего Дюму!

Я достал платок, высморкался и небрежно засвистел.

Праздник сожжения был испорчен. Вад бросил палку и пошел вслед за мной.

— Я все сожгу, — грозил он. — И книги, и тетради, даже твои штаны. Я думал, что ты хороший человек, а ты Диктатор. Зачем ты прогнал дядю Авеса? Мне не с кем играть. Тебя подкупил Он. Я знаю, ты ждешь Его. Я слышал, ты проболтался во сне. Ты стал девчатником. Я ненавижу тебя!

Вад поднял камень и швырнул мне в спину. Я второй раз достал платок, второй раз высморкался и второй раз засвистел.

— Бей меня! Почему ты не бьешь? — крикнул Вад. — Я сжег Дюму!

Я ускорил шаг, продолжая свистеть.

— Ну хорошо! Я устрою тебе сеанс! — сказал мрачно Вад и повернул назад.

Вечером, возвратившись с работы, я принял все меры предосторожности против покушения. Прежде чем войти в дом, я привязал веревку к ручке двери, спрятался за угол и дернул. Дверь распахнулась. Ничего не произошло. Я вошел в сени.

— Вад! — крикнул я. — Брось свои штучки! Хуже будет!

Я надел на голову ведро, защитил грудь цинковым корытом и вдвинулся в комнату. В комнате никого не было.

Неужели Вад отмочил номер — удрал в Нижнеозерск? Вещи вроде бы все на месте. Я снял с головы ведро и опустил корыто. Это была ошибка. В то же мгновение острая боль пронзила мое правое плечо. В нем дрожала и раскачивалась камышовая стрела. Я усмехнулся, выдернул стрелу и бросил ее в угол. Теплая струйка крови потекла вниз.

В тумане скрылась милая Одесса, —

запел я.

Из темного зева печи вылетела вторая стрела и закачалась в моей груди.

Золотые огоньки, —

продолжал я, выдергивая стрелу.

— Шут гадов! — крикнул Вад и выпустил третью стрелу. Третья стрела вонзилась мне в голень.

Не грустите, ненаглядные невесты…
В сине море вышли моряки…

Вад вылез из печки. В его руках были лук и пачка стрел.

— Я тебя прикончу, — сказал он.

— Валяй.

— Нет. Я тебе сделаю хуже, Я выбью тебе глаз. Вад поднял лук. Я не пошевелился. Вад отбросил лук. Лицо его задрожало.

— Я ненавижу тебя! — закричал он. — Слышишь, предатель! Ты гадючий предатель! Ты продал меня и дядю Авеса! Ты за это поплатишься!

— Прекрати истерику, — спокойно сказал я. — Ты не сопливая девчонка. Будь мужчиной. Пора быть мужчиной. У тебя слишком затянулось детство. Так называемая инфантильность.

Потом я много думал об этом нашем разговоре. Наверно, зря я тогда сказал про инфантильность. Вад вообще не любил иностранных слов, а этого он наверняка не знал и вполне возможно, что принял за страшное оскорбление. Вполне может быть, что не скажи я про инфантильность, ничего бы и не было. Но я сказал про инфантильность. Вад посмотрел на меня ненавидящим взглядом, закусил губу и выбежал из комнаты.

Я промыл свои раны водой, залил йодом, потом убрал на место ведро и корыто, а Вада все не было. Я все-таки волновался — с него станется удрать в Нижнеозерск — и поэтому подавил свою гордость и отправился на поиски брата.