Грустный шут

Отдыхая после работы, Пикан осторожно играл с дочерью, потом, передав ее Феше, садился за Библию. Читал вдумчиво, медленно, иногда повторяя особенно задевшую его мысль. Феша часами любовалась его спокойным светлым лицом, на котором глубокими складками отпечаталось пережитое.

«Долюшка ты моя, до-оля!» — шептала она, смахивая счастливые слезы. Не ждала, не ведала, что встретит такого сильного и верного человека, с которым не страшно посреди страхов, надежно в сплошной безнадежности.

— Донимает он тебя? — оторвавшись от книги, спросил вдруг Пикан.

Феша, застигнутая врасплох, вздрогнула.

— Ты о ком?

— Не лукавь со мною, татарочка. Знаешь, о ком.

— Донимает. Чуть ли не кажин день подарки приносит. Нужны мне его подарки! — натужно рассмеялась: опять слукавила. Антипа бывал не по разу, если находился в Сургуте.

— Ладно, отважу.

Порог — легок на помине — перешагнул купчина, втащив за собой холод, дыхание улицы, ненужную тревогу.

— Честным хозяевам! — снял соболиную шапку, поклонился.

— Проходи, коль с добром пожаловал, — заложив пальцем страницу, кивнул Пикан.

Феша тотчас ушла в горницу, стала укачивать проснувшуюся от стука девочку. Укачивая, припевала:

Соловей кукушку подговаривал,
Подговаривал, все обманывал:
«Полетим, кукушка, во темны леса,
Там совьем гнездо, будем счастливы».
Молодец девицу подговаривал…

— Не в бровь, а в глаз песня-то, — засмеялся Антипа, без робости скидывая борчатку. Остался в синем бархатном кафтане.

Размяв плечи, сел в передний угол, поставив на стол бутылку «Токая».

— Привечай, сосед, поласковей! Не успел войти — песней огорошили. Да и ты, ровно день осенний, супишься.

— Не зван являешься, потому и привета нет. Зелье-то убери. Ежели по сердцу придешься — сам угощу, — с холодным спокойствием сказал Пикан. — Не по сердцу — не взыщи.

— Читаешь… Писание, что ли? — Убрав бутылку, Антипа осторожно прикоснулся к книге.

— Один читает, другой — деньги считает. У всякого своя страсть.

А Феша пела:

А поедем, милка, мы с тобой в Тобольск.
Тот Тобольск-город на красе стоит,
На красе стоит, на крутой горе…

Антипа слушал ее с восторженным вниманием, встряхивал кудрями и улыбался своим затаенным мыслям.

— Ну дак сказывай, с чем пожаловал? — напомнил Пикан, придвигая к себе Библию.

Антипа поглядел на него синё и удивленно: «Как можешь спрашивать, когда поет такая присуха?» — закрыл глаза и закачался в лад Фешиной песне. Хитрость ли изощренная, купеческая, подсказала, а может, душа запросила — не удержался Антипа и подтянул чистым, теплым голосом:

На красе стоит, на крутой горе;
Там Иртыш-река медова течет.
Мелки ключики — зелено вино,
По лугам-лугам травы шелковы,
По горам-горам цветы алые,
Цветы алые, сплошь лазоревы…

Голос его не заглушал тихого ручейкового голоса женщины, сливался с ним и сманивал. А уж сманивать так сманивать! Всю силу, всю страсть свою вложил Антипа в тот тихий зов.

В ответ услышал:

Не обманывай, добрый молодец,
Я сама давно про то ведаю,
Что Тобольск стоит на костях одних,
А Иртыш-река кровава течет.

Мелки ключики — горючи слезы,
По лугам-лугам там все волосы,
По горам-горам там все головы.
Там все головы молодецкие…

— Там все головы молодецкие… — на неслышном дыхании, тихо-тихо и все-таки явственно вывел повтор Антипа, Голос его еще долго шуршал, стлался, туманом наползал на потолок, на стены, наполнял смутой душу Пиканову, тревогой — Фешину.

— Эх, — грохнул кулачищем Антипа, — пади и моя голова! Ведь я за Феоктисьей пришел, — он с треском рванул себя за кудри, словно приводил в чувство, откинулся и с обезоруживающей искренностью признался: — Без ума я от твоей соловушки.

— За Феоктисьей? За мужней женой? — изумившись дерзости купца, не поверил Пикан. Кулак его лег рядом с Библией, чуть поменьше ее.

Антипа без страха, но с почтением покосился на этот кулак, на виду у всего Сургута уронивший его, когда-то гордого и непобедимого. Вот и Феша уронила. До нее никто не отказывал Антипе в любви. Не добром, так силой, не силой, так деньгами добивался своего. Много, ох много бегает по тайге ребятишек, кудрявых, голубоглазых, родившихся от зырянок, от вогулок, от русских и от татарок… Не знают они отца и, наверно, никогда не узнают. И женщины те случайные забыты. А без Феши не жить!

«Уж выроню все из себя, — решил смело. — Пущай знает Пикан, откуда беды ждать!»

— Уступи! — продолжал Антипа. Опять купеческая жилка взыграла. — Цену великую дам!