Грустный шут

Но где-то в тайничках души молодой княгини жила сверхженская чуткость. Она угадала в князе то, что Борис Петрович от всех скрывал. А ее он не желал посвящать во все свои запутанные, неправедные дела. Двое для счастья — это как раз то, что нужно, и потому князь сразу же отделил от себя дочь. Дарья Борисовна жила своим домом. Но к Дуне захаживали братья, и этих братьев она любила. Борис Петрович терпел их, поскольку рассчитывал использовать. Но выгоды братья не принесли, — стало быть, нечего им толкаться в доме. Да и на земле тоже. «Кончат Тимошку там. Митя прост — от него без труда избавлюсь. Никто между нами больше не встанет. Никто, даже дочь», — рассудил князь, собираясь незаметно исчезнуть вместе с женою из Петербурга.

И вот ошибся.

— Разыщи их, Борис Петрович. Живых, только живых, — потребовала Дуняша, отметая всяческие отговорки князя. — Ежели что станется с братьями, то и мне не жить.

Твердая пикановская воля («Ух, двоеданы проклятые!» — скрежетнул зубами Борис Петрович) и тут оказала себя. Словно и не было месяцев, в кои Борис Петрович почитал себя самым счастливым.

— Найду, княгинюшка, — обещал, скрывая лютое недовольство.

«Придется искать, будь они неладны!» — вздохнул Борис Петрович. Не ко времени это. Меншиков, как пес гончий, на хвосте висит. Царица Монса своего вспомнит. Да ладно, буду ходить с оглядкой. Митьша-то, поди, у дочери скрывается. Надо узнать. Заодно и дочь попроведать. Давно не видались.

— Отыщу их, княгинюшка. Шибко-то не убивайся. — Бесшумно и скоро одевшись, князь выбежал вон, дав по пути оплеуху ни в чем не повинному лакею.

Дочь встретила отца хуже, чем кровного врага встречают. Не успев поздороваться, накинулась тигрицей.

— Спасай Тиму! — визжала. — Не спасешь — удавлюсь!

В глазах дурь и бешенство: оно и понятно, девка в самой сыти. Да хоть бы из-за кого путного убивалась, а то из-за шута, человека простого звания. Ровно сговорились с женой: обе смертью грозят. Счастливый человек Тимка! Бабы от него без ума. Подумав об этом, князь подавил завистливый вздох, потянулся было к дочериной косе, но тотчас отдернул руку. Ловко ль таскать за косу царицыну фрейлину? А хотелось, ох как хотелось! Сплюнул, пригрозил:

— Будешь орать — лишу наследства.

— Побоишься, — со смехом пригрозила Дарья Борисовна. Очень уж скоро переходила от слез к смеху. — Ко мне светлейший благоволит.

И верно: моргни Дашка светлейшему, тот сразу лен переломит. Да и царица по голове не погладит.

— Митрий у тебя?

— Нужон мне твой Митрий! — отмахнулась Дарья Борисовна.

Князь поверил. На всякий случай пожурил отечески:

— Безмозглая ты, Дашутка! Удела не ценишь. Выходила бы за Черкасского, род старинный, знатный род. И вотчина у него — всяк позавидует.

— Сам-то на знатной женился? — огрызнулась дочь.

— Ты мне не судья, — повысил голос Борис Петрович. Понимая, что Дашу не запугать, все же пригрозил вяло: — Тимку выручу. Но знай, моим зятем ему не бывать.

Пригрозил и сам себе удивился: в сущности, не все ли равно, кто станет теперь его зятем. Ловкий и сметливый Барма даже предпочтительней, чем хоть и богатый, но дураковатый князь Черкасский. Жить с человеком, а не с богатствами. Да и загадывать вперед не стоит. Еще неизвестно, что будет завтра.

Едва закрылась за князем дверь, Даша позвала к себе злополучную троицу:

— Штаны-то надели, кавалеры?

«Кавалеры», смущенно прячась один за другого, гуськом втянулись в ее комнату. Возвращаясь с царицына бала, Дарья Борисовна увидела их, полураздетых, неподалеку от кабака, позвала к себе в дом.

— С отцом-то можно ли так, Дарья Борисовна? — упрекнул Митя, единственный из троицы не проигравший ни штанов, ни камзола. Может, поэтому был смел с нею.

— А чем он лучше всякого другого? Не по правде живет! — взлохматив буйные волосы моряка, улыбнулась Даша. — Не полыхай, не полыхай! Не в брата пошел, тот сам смущать любит. — Дарья Борисовна и сама раскраснелась, вспомнив, как принимала у себя Барму. Не поцеловал ее, горд, сатана, а кажется, любит. «Люби меня, Тима, люби! Всю вылюби! Шут мой грустный, бес, мучитель! Жив ли ты, Тима? Истомилась, соскучилась!»

…— Кушай, Дмитрий Иванович, не стесняйся. Ты для меня все равно что брат родной. И вы кушайте, — угощала она ямщика и Пинелли.

— Благодарствуем, Дарья Борисовна, — сидя на краешке софы, чинно отговаривался Митя.

Даша, погрузившись в свои мысли, его не слыхала.

…Князь грезил в темнице, тыкал пальцем в балахоны, проходившие перед ним серою вереницей. Это были тени деревьев, отражавшиеся на стене. Тени казались Борису Петровичу обитателями несуществующего сказочного города.

Как это прекрасно — жить нигде и ни с кем, не сознавая ни себя, ни времени, ни страха перед тем временем! Жить, просто жить!

Как легко и прекрасно!

27

— Как же ты, братко? — огорченно цыкнул через зубы Барма, едва появившись.