– Дельный тост! Что там возится эта фарфоровая кукла? Вероятно, боится разбить свои прелести! – нетерпеливо заметил Ингрем и мимоходом бросил Скирсу: – Ну-ка, Ник, разожги камин – с огнем уютнее и веселей.
Фрайзерс снял пояс с кинжалом и повесил его на спинку стула. Кристофер видел, что его неожиданные гости собираются и в самом деле отнять у него весь день.
– А второй раз я сел в тюрьму, – продолжал воспоминания Поули, – когда по моим спискам начали хватать заговорщиков. Само собой, схватили и меня, чтобы не вызвать никакого подозрения. Ведь агент должен быть засекреченным до конца акции, ибо ее развитие очень трудно предвидеть заранее. Ха! Тогда мне выпала высокая честь: я сел в тюрьму королей, пэров и лордов – Тауэр! О той акции у меня остался на память отличный сувенир – бриллиант Бабингтона. Со временем я заложил его в Париже, чтобы купить для Си-Ай-Си некоторые тайные сообщения испанского посла, дона Бернандино де Мендоса.
– Того, которого выставил из Англии сэр Уолсингем? – спросил Фрайзерс.
– Именно того самого, что принимал участие во всех заговорах в пользу Марии Стюарт, того, который чванливо сказал сэру Френсису, когда тот объявил его персоной нон грата: "Бернандино де Мендоса рожден не организовывать заговоры в странах, а завоевывать эти страны". Испанский лис знал еще тогда[7] о замысле прямой интервенции, уже одобренной папой римским.
– А бриллиант был оплачен? – вклинился в разговор Никол Скирс.
– Еще бы! Те документы стоили нескольких бриллиантов. Добавлю: с того времени мне не идет давнее прозвище "Джентльмен Безденежный". Все это Роберт Поули выговорил с таким уважением и почтением к себе, что остальные покатилась со смеху. А толстяк только удивленно моргал. С чего это они словно рехнулись?
В эту минуту хозяйка, молодая вдова бывшего корчмаря "Скрещенных мечей" Булля, вместе со служанкой внесла в комнату вкусно пахнущий котел, хлеб, тарелку с мелко нарезанным луком и редиской, а также корзину с бутылками и кубками. Жадный до еды, Поули сразу же поднял крышку котла и даже крякнул от аппетитного запаха картошки с бараниной.
– Ты что, в самом деле собираешься в Лондон? – чуть ли не прокурорским голосом спросил он Кристофера.
– Остаюсь, – поднял руки вверх Марло. – Но на вашу ответственность!
– Об этом не беспокойся – ответим, – сказал Ингрем Фрайзерс.
– Ха, ответственность! Я только что возвратился из Гааги с важными бумагами. – Поули ткнул пальцем в сторону кожаной сумки на скамье. – Но, как видишь, не тороплюсь… Кстати, что у тебя нового по части твоих писаний?
– Да так, трагедия "Герцог Гиз". А вы знаете: Мария Стюарт из рода Гизов…
– Крис, неужели тебе до сих пор не дают покоя лавры старого болтуна Гомера? Учти, как это символично: он был слепым!
– Ну и что же, зато видел больше, нежели зрячие, – ответил Кристофер. – А теперь благодаря именно Гомеровым писаниям мы имеем возможность поднять кубки за нашего славного предшественника, хитромудрого шефа Си-Ай-Си ахейцев сэра Одиссея из Итаки!
Шутка подействовала – в кубках зашипело вино. Как обычно, после первого кубка ели молча. Внизу, в трапезной корчмы, уже слышались голоса дневных посетителей – моряков и портовых клерков. Пояс Фрайзерса и кинжал со стуком свалились на пол. Ингрем наклонился и повесил его на место.
– Слышал я, – с набитым ртом сказал Никол Скирс, – будто ты, Кит, намереваешься бросить службу в Си-Ай-Си.
– Это не слухи, Никол, – поучительно поднял палец Кристофер, – и тебе передали верно. Так что это не слух, а точная информация.
– Но из-за чего ты решил осиротить это весьма уважаемое ведомство? – спросил Фрайзерс.
– Агентурная разведка – не мое призвание. Мечтаю о другом.
– О чем?
– Буду писать, ребята!
– Но ведь ты же на протяжении десяти лет работал у нас, к тому же охотно и удачно. Вспомни, сколько раз мы брали верх над испанскими агентами, тайными легатами папы, французской католической лигой, орденом иезуитов! А теперь – все? Как тебя понимать?
– А очень просто. Я считаю, что когда отчизна в опасности, когда ей угрожает иностранная интервенция, обязанность и призвание каждого патриота – стать солдатом! В мирное время – это не обязательно.
– Эх ты, слепой Гомер! – подал голос и Поули. – Легко войти в игру, но трудно из нее выйти…
– Надеюсь выйти из нее так же быстро, как из тюрьмы Нью-Гейт.
– Не забывай, Кристофер, – со значением сказал Поули и тяжело глянул исподлобья, – ты из нее вышел второй раз, а господь бог любит троицу.
Воспоминание о первом заключении всегда угнетало Кристофера, и тут он стал хмурым.
Все произошло тогда из-за высокомерного Томаса Уотсона, склонного к злым шуткам.