Груз небесный

После разговора с большим замполитом я вышел на крыльцо штаба. Было время развода. Три роты уже стояли на плацу, а перед ними важно, как вожак перед гусиной стаей, прохаживался дежурный по части, демонстративно посматривая на часы. Четвертая-образцовая запаздывала, но опоздание ей можно было простить, потому что она (явление небывалое в нашем отряде) шла к месту построения с песней.

Так пуст же Красная-а
сжимает властна-а… –

нестройно и с едва уловимым кавказским акцентом разносилось по части…

«Дай Бог, чтобы и для Красной моя командировка стала последней», – подумал я…

Эпилог

Прошло десять лет, а с ними завершился и тот роковой круг, в конце которого я, по теории и уверениям Силина, должен быть снова призван в армию. Однако не сбылось предсказание, и я по-прежнему гражданский человек.

Уволившись в запас, я потерял следы моих сослуживцев и только по слухам знаю, что Горбиков вернулся в свой институт, защитился. Трудягу Шнуркова занесло в пески Средней Азии, и он что-то там строит. В Норильске служит старшина роты прапорщик Силин. Он всем доволен: жизнью, двойным окладом и выслугой. Где-то под Красноярском отбывает последний год своего срока бывший командир бывшей образцовой роты Крон: в восемьдесят пятом трибунал осудил его вместе с «советом бригадиров».

Десять лет – огромный срок для человеческой жизни, и то, что случилось тогда, воспринимается сейчас как что-то далекое и происходившее не со мной, а с соседом по лестничной площадке.

В памяти стерлись трудности первых месяцев службы, потому что со временем рота перестала казаться мне многоголовой гидрой, где каждая голова – тайна и все они на одно лицо.

Я многому научился, но многого и не сделал.

Я так и не произнес заготовленной в общежитии речи: оказавшись на следующее утро перед ротой, я вдруг почувствовал, что мои слова в той атмосфере будут очередным фарсом, и только.

Не стала последней для армии и моя поездка: закончился год, и подобные командировки стали обычным делом. И множество других лейтенантов, прапорщиков и капитанов с продубленными афганцем лицами стояли в очередях и раздаривали аэрофлотовским сотрудникам импортные сувениры, чтобы быстрее добраться до места назначения, а женщины аэропортов привыкли к этому потоку и уже не говорили «ой-ой» при виде багажной квитанции с наименованием груза с цифрой «двести».

И только предсказания из повести «К торжественному маршу» не сбылись, впрочем… может, им еще не пришло время.

Все было, есть и… и сегодня, мысленно путешествуя в прошлом, я спотыкаюсь на ноябре семьдесят девятого, и больно становится мне, будто остался в «эфемерном понятии – душа» след от моего груза…

Но еще тревожнее мне за посланного в будущее Диму Веригина. Я представляю, каково ему там, в девяносто втором, в разваленном государстве и разваливающейся армии. И чтобы ему там не было страшно и одиноко, я все время поддерживаю его фразой, похожей на молитву: «К торжественному маршу, побатальонно… на одного линейного дистанции…» Но нет в моей душе покоя, видимо она, предчувствуя что-то катастрофическое, требует не только молитв, но и действий.

Так стоит ли спрашивать, почему я однажды, вопреки всем своим зарокам, вновь оказался за письменным столом и на чистом листе бумаги вывел:

«Комиссар, а комиссар, ты еще не загнулся?»

А потом, уподобившись человеку, который еще вчера учился плавать, а сегодня собрался переплыть море, черкнул сверху: «Читатель! Перед тобой роман – и ничего более…»

Новосибирск 1988 –1989