Груз небесный

Веригин поднялся с сиденья, взял вещмешок и двинулся вслед за патрульным. Они прошли мимо окошка дежпома, завернули за угол и оказались в полутемном коридоре возле обшарпаной двери. Десантник повернулся к Веригину и вдруг резко ткнул его кулаком снизу в печень.

Острая боль согнула Веригина пополам.

– Это воспитательная работа, – беззлобно сказал десантник, – в армии служат, а не бегают от службы и старших по званию, усвоил?

Затем десантник открыл дверь и втолкнул Веригина в комнату без окон. Дверь закрылась, в скважине повернулся ключ, а затем зажегся свет.

Веригин слышал, что на вокзалах при комендатурах есть помещения, в которых можно на час-другой закрыть до приезда машины из городской комендатуры военных, задержанных за нарушение порядка или формы одежды. Видимо, он оказался именно в такой комнате, «задержке» как ее называли срочники.

Когда боль ослабла, он разогнулся и сел на лавку, прибитую к стене, сделал несколько глубоких выдохов и стал ждать, когда боль окончательно отпустит его.

Минут через пять-семь боль действительно утихла, но легче ему не стало: место боли физической заняла боль душевная, вызванная обидой на старлея, который все это организовал, и десантника, который, как машина, включенная бездушным человеком, сработал так же равнодушно и безотказно.

Воображение тут же подсказало Веригину доводы, которые выложил сопровождающий перед дежпомом и начальником патруля, чтобы убедить их «закрыть его в задержке». Разумеется, старлей назвал его либо дезертиром, либо самовольщиком, а самому ему необходимо было «съездить в штаб за документами».

Чтобы не расплакаться от обиды и бессилия, он попытался представить себя разведчиком, заброшенным во вражеский тыл. Однако роль эта была ему не совсем понятна, и тогда он вдруг произнес на низких тонах:

– К торжественному маршу… побатальонно… на одного линейного дистанции…

Как ни странно – это помогло, через какое-то время он успокоился, поднялся с лавки и, подражая десантнику, сделал несколько крюков снизу по воображаемой печени сопровождающего. После чего он вновь уселся на лавку, поставил локти на колени, а подбородок опустил на сомкнутые ладони.

Как-то само собой у него закрылись глаза, и он перенесся из «задержки» в другую комнату.

* * *

Восемьдесят человек, что прибыли с нами из части на отделку ДОСа, составляли половину роты. Вторая половина работала по основному месту дислокации в пятнадцати километрах от Н-ска. Но чистых отделочников там было немного – одна бригада. Остальные шестьдесят человек состояли на штатных унээровских должностях сварщиков, электриков, слесарей, столяров, кладовщиков, водителей, нормировщиков и являли собой отрядную интеллигенцию – «белую кость стройбата». Таким образом, с нами под Моховым была активная, рабочая часть подразделения.

– Восемьдесят активных штыков, – говорил Шнурков.

«Штыки» делились на пять отделений-бригад: одна плотников и четыре отделочников.

По национальностям: сорок два азербайджанца, девятнадцать русских, двенадцать грузин и семь человек других национальностей.

По образованию: десять классов – двенадцать человек, девять – двадцать один, восемь – тридцать четыре. Остальные не закончили и восьмилетки, так значилось в списке, который оставил мне ротный, однако ручаться за достоверность этих сведений было нельзя: против фамилии Гуссейнова-второго запись – шесть классов, а он вообще в школе не учился, по-русски не говорит, а писать не умеет даже по-азербайджански.

«Армия – школа интернационального воспитания». Такой плакат был перед входом в штаб отряда, и Шабанов всегда тыкал в него пальцем, требуя формировать подразделения из военных строителей разных национальностей.

Шнурков, больше болевший за план, чем за воспитание, имел в этом деле свой подход и создавал бригады по специальностям. И так получалось, что бригады плотников, составленные из призывников, умеющих держать топор, были русскими, а в отделочники попадали кавказцы.

Бригадир у Шнуркова был той же национальности, что и костяк бригады, и это было правильно, иначе «бугор» просто не смог бы объясняться с подчиненными.

Взвалив на себя обязанности ротного, я вдруг увидел, что совершенно не знаю людей. Впрочем, иначе не могло быть: кого узнают командиры прежде всего? Бригадиров, актив (если таковой есть) и, конечно, нарушителей дисциплины – «борзоту». И тех, и других, и третьих набиралось десятка два. Все остальные были для меня на одно лицо и звались личным составом.