Грузок, кто такие Горка и Липка

Низкое окошко кассы с решёточкой напоминало лаз в погребок. Пытаясь в нём что-нибудь разглядеть, Олимпиада сунула деньги. Билетик выкинули со сдачей. Картонный, дешёвый.

Сидела на скамейке возле дощатого вокзала в ржавых потекших пятнах, похожего на постаревший терем. Неподалёку на скамейке целовались две парочки. Точно коллективно насыщались в столовой. Точно сидели за одним столом… Олимпиада удивленно смотрела с соседней скамьи. Потом поднялась, стала ходить по перрону. Склонившись, попила из фонтанчика над медной чашкой. Одна парочка оторвалась, наконец, друг от дружки. Встав, покачалась возле скамейки, вроде что-то вспоминая. И торопливо повезлась по перрону. Напоминая чем-то вихляющиеся велосипедные восьмерки одного велосипеда. Оставшиеся двое по-прежнему – как окаменели в поцелуе.

Олимпиада всё ходила по перрону, поглядывала на терем, на словно остановившиеся часы на нем. Послеполуденное осеннее солнце жгло. Два буро-красных клёна, создав тень, свисли возле монумента со звездой скорбными воинскими почестями.

Вышла на пустую привокзальную площадь.

Странные, неорганизованные прошли мимо вокзала пять туристов. Вертели головами, точно заблудились в новой жизни. Но – с чудовищными своими рюкзаками, альпенштоками, котлами и верёвками. Где они собрались найти горы – было непонятно. В районе Шемонаихи приметных гор не было. Так только, пара каменных черепах в степи.

Потом тоже по площади молодая женщина дёргала за собой плачущего ребёнчишку. И красный малыш приседал и словно замазывался уже плачем. Женщина невольно опахнула и Олимпиаду своей злостью. Олимпиада долго смотрела им вслед.

Посасывало под ложечкой, сильно хотелось есть. Завтракала ещё с Горкой. В шесть утра. Кафе на площади было. Летнее. Но, видимо, давно и спокойно прогоревшее. Вместе с шатром, с ржавым мангалом возле шатра и двумя одуревшими от скуки официантами, которые, как было видно, давно переругались меж собой и сейчас висели на кулаках за разными столами, где вообще-то должны были бы колготиться посетители… Олимпиада не решилась войти в это кафе: и денег было жалко, и боялась отравиться… Зачем-то зашла за шатёр, где у забора, словно к вскрытым судьбам своим, склонялись к мусорным бакам бомжи… Вышла обратно на площадь. Маялась.

Поезд приполз только в 16.30 Москвы. С опозданием на час. Предъявив картонный билетик, Олимпиада полезла в вагон в середине состава.

И начались эти поездки на поездах. До Шемонаихи и обратно. До Шемонаихи и обратно. Сначала ездила ежедневно. Продавала всё подчистую. Из Шемонаихи ехала всегда без газет. С недорогим билетом в руках. На удивление Приленской, стала закупать газет в два раза больше. (Когда та узнала о поездках, то сразу надулась – на неопределенное время переставал маячить совместный газетный киоск.) Нагруженная как мул, везла все пачки к Пилипенко. Брала, сколько могла взять, и мчалась к подходящему бийскому.

Почему-то только в Шемонаихе встречала Галину-проводницу. Её поездную бригаду. Тогда домой возвращалась не бедной родственницей, пришипившейся на откидном сидении в проходе вагона, а ехала с комфортом, в купе своей, можно сказать, крёстной, с чаем её и поучающими разговорами. Всегда успевала купить ей на станции кулёчек конфет. Ее любимых «белочек».

Но постепенно поездки на поездах, магия стучащих колёс железной дороги стали Олимпиаду пугать. Она ловила себя на том, что тоже хочет уехать. Уехать от всей сволочной теперешней жизни. Уехать с Горкой. Хоть на край света. Но понимала, что из-за болезни его это невозможно. И всё заканчивалось каждый раз одинаково: пассажиры в поездах всегда ехали дальше, ехали в даль свою светлую. Они, как казалось Олимпиаде, могли изменить свою жизнь. Она же всегда возвращалась назад, на свою станцию, и ничего в своей жизни изменить не могла… Всё так же постукивали колёса, но счет их магический шёл уже в обратном порядке, всё так же сидела она в проходе вагона и смотрела на одни и те же качающиеся огоньки деревенек.

Впрочем, состояния эти тоскливые приходили только при вынужденном безделье, когда часами сидела в надоевшей чужой Шемонаихе или с копеечным билетом возвращалась домой. Во время работы, когда протискивалась с газетами через весь состав, увязая почти в каждом купе, было не до этого.