Грузовики «Вольво»

— Не знаю, — закивал Допплер, — но тех, кто знает, единицы, а я хотя бы научился принимать правду о себе. Да, я не понимаю, чего мне надо, но я не впадаю из-за этого в отчаяние. И верю, что наступит, наверно, такой день, когда я что-нибудь пойму и вернусь домой. Возможно, вернусь.

Грегус только головой покачал:

— Да живи как хочешь. А лично я возвращаюсь домой, мне надо еще получить хорошее образование.

Едва автобус с Грегусом скрывается за поворотом, как Допплером овладевают совсем другие мысли. И по возвращении к Май Бритт у них с хозяйкой начинается трехдневная наркосессия.

Разговоры их в эти дни настолько бессвязны, что из них можно привести только разрозненные фрагменты. Они курят траву, танцуют, на рассвете ходят босиком вокруг дерева и время от времени беседуют о Норвегии и Швеции. Характер дискуссии меняется: от вполне вменяемой и в целом разумной до довольно агрессивных выпадов. Допплер до последнего старается держаться в парламентских рамках аргументированной полемики, но в конце концов достает козырного туза — так называемый нейтралитет Швеции во время Второй мировой. Трусливый шкурный нейтралитет, которым шведы до сих пор гордятся только, если верить Допплеру, потому, что для большинства из них правда слишком тяжела и обременительна.

— Вы хотели остаться друзьями со всеми, — говорит Допплер. — Вы разрешили немцам перевозить грузы по вашей железной дороге. Трусы чертовы. Ваши военные бонзы сочувствовали немцам и мечтали вступить в войну на их стороне. У вас были готовы списки евреев — сдать, когда придет день. Вы держали нос по ветру и предали правое дело, а самое отвратительное, что все сошло вам с рук.

— Не кипятись. Ты прав, — говорит Май Бритт. — Но, может, сменим тему? Давай лучше радоваться, что мы живы. Смотри: ведь мы по-прежнему живы, а? Сам подумай, насколько приятнее пить, есть, курить и танцевать, чем, к примеру, сгореть в космическом челноке.

— Чушь, — отвечает Допплер.

* насчет слов Допплера «идет война».

Эта реплика отсылает читателя к финальной сцене предыдущего романа, из которой следовало, что Допплер отправляется в большой мир, чтобы сделать его лучше. «Там идет война», — говорит он. Благодаря этой фразе («идет война») первый роман завершился на подкупающе искренней ноте, хотя в свете тогдашних намерений Допплера некоторые, наверно, разочарованы тем, что теперь он сидит в Вермланде и курит гашиш.

На заре четвертого дня загула об окно гостиной разбился дрозд, и от удара проснулась в кой-то веки задремавшая Май Бритт. Она вышла на улицу, подняла комок перьев, увидела, что птица мертва, расстроилась, но быстро утешилась, вдохновленная грешной мыслью: сыграть злую шутку с фон Боррингом. С тех пор как возник Допплер, она почти не вспоминала о соседе, однако при виде мертвого дрозда сразу же подумала о фон Борринге — вот кого такое зрелище удручит. А Май Бритт после доноса фон Борринга живет, собственно говоря (даже если она не согласится этого признать), ради этих редких возможностей сделать соседушке гадость.