Гуарани

Что же касается Сесилии, то, несмотря на благодарность, которую она питала к Пери за его преданность, она не могла преодолеть в себе чувства страха. Это ведь был один из тех краснокожих, которых в таких мрачных красках описывала ей мать, которыми маленькую девочку так часто пугали.

Для Изабелл Пери был не лучше и не хуже любого другого индейца; она вспоминала свою несчастную мать-индианку, вспоминала свое происхождение и те обиды, какие ей приходилось терпеть от белых.

А дона Лауриана видела в индейце просто-напросто верного пса, который однажды, правда, сослужил службу семье и за это ему теперь дают кусок хлеба. Думала она так не потому, что от природы была черства, — сказывались предрассудки, привитые ей еще в детстве.

Через две недели после того, как Пери спас Сесилию, однажды утром Айрес Гомес явился к дону Антонио, сидевшему у себя в кабинете.

— Сеньор дон Антонио, иностранец, которого вы приютили две недели тому назад, хочет поговорить с вами.

— Пусть войдет.

Айрес Гомес ввел иностранца. Это был тот самый Лоредано, в которого преобразился известный нам кармелит, брат Анджело ди Лука.

— Что вас привело ко мне, друг мой, вам чего-нибудь не хватает?

— Напротив, сеньор кавальейро, мне так хорошо у вас, что я хотел бы остаться.

— А кто вам мешает? Принимая людей к себе в дом, мы не спрашиваем их имен и не допытываемся, когда они нас покинут.

— Ваше гостеприимство, сеньор кавальейро, достойно настоящего фидалго; но сейчас я хочу поговорить с вами не об этом.

— В таком случае объяснитесь.

— Один авентурейро из вашего отряда уезжает в Рио-де-Жанейро, к жене и детям, приехавшим из Португалии.

— Да, вчера он мне уже сказал об этом.

— Вам теперь недостает одного человека; я мог бы заменить его; вы не возражаете?

— Нисколько.

— Значит, я могу считать себя принятым?

— Не торопитесь. Пусть сначала Айрес Гомес расскажет вам о правилах, которым вам придется подчиняться; если вы согласитесь с ними, вопрос решен.

— Правила эти я, по-моему, уже знаю, — сказал итальянец, улыбаясь.

— Все-таки сходите к нему.

Фидалго позвал своего эскудейро и поручил ему изложить Лоредано устав, которому подчинялись авентурейро, принятые на службу к дону Антонио. Посвящать в эти правила новичков было одной из привилегий Айреса Гомеса, и он пользовался ею, напуская на себя превеликую важность; выглядел он при этом весьма забавно.

Когда они вышли на площадку, Айрес Гомес выпрямился и многозначительно изрек:

— Закон, статут, устав, дисциплина — или называйте это как хотите, — которым подчиняется всякий, кто вступает в отряд сеньора кавальейро дона Антонио де Мариса, знатного фидалго, прямого потомка рода Марисов.

Тут эскудейро откашлялся и продолжал:

— Пункт первый: повиноваться без возражений. За нарушение смерть.

Итальянец кивнул головой в знак согласия.

— Это означает, мессер итальянец, что ежели в один прекрасный день сеньор дон Антонио прикажет вам прыгнуть с этой скалы — сотворите молитву и прыгайте: так или иначе, головой вверх или головой вниз, а вам придется это проделать, и я, Айрес Гомес, тому порукой.

Лоредано улыбнулся.

— Пункт второй: довольствоваться тем, что вам дают. Кто нарушит…

— Сделайте милость, сеньор Айрес Гомес, не трудитесь напрасно: я знаю все, что вы собираетесь мне сказать, и готов вас избавить от этой обязанности.

— Что это значит?

— Это значит, что мои товарищи, сначала один, потом другой, успели уже описать мне всю эту церемонию.

— Позвольте…

— Это излишне; я все знаю, все принимаю. Готов поклясться во всем, чего вы от меня требуете.

Сказав это, итальянец повернулся на каблуках и направился к кабинету дона Антонио, в то время как эскудейро, раздосадованный тем, что ему не дали довести до конца ритуал посвящения, так много для него значивший, пробурчал:

— Неладный это человек!

Лоредано вошел в комнату дона Антонио.

— Ну, так как же? — спросил фидалго.

— Я согласен.

— Хорошо. Но есть еще одно обстоятельство, о котором Айрес Гомес, разумеется, не упомянул.

— Какое, сеньор кавальейро?

— А то, что дон Антонио де Марис, — сказал фидалго, кладя руку на плечо итальянца, — не только суровый начальник, но и верный друг. Я хозяин этого дома и отец той семьи, к которой отныне принадлежите и вы.

Итальянец склонил голову, чтобы засвидетельствовать свою благодарность, но вместе с тем и скрыть овладевшее им волнение.

Услышав благородные слова фидалго, он не мог не почувствовать смущения: в голове у него рождался план интриги, которую он тогда уже начал плести; план этот, как мы знаем, окончательно созрел лишь год спустя.

Покинув место, где он спрятал свое сокровище, новоиспеченный авентурейро направился прямо к дону Антонио де Марису и попросил приюта — он знал, что в этом доме никому не отказывают в гостеприимстве. Он намеревался отправиться в Рио-де-Жанейро и там уже решить, как ему лучше поступить.

Когда в руках Лоредано оказался драгоценный свиток, ему представилось, что он может действовать двумя путями.

Либо поехать в Европу и продать свою тайну Филиппу Второму или государю какой-нибудь другой, могущественной и враждебной Испании страны.