Гуарани

С этими словами Алваро взвел курок клавина и приставил дуло ко лбу итальянца.

— Настал твой последний час. Молись.

Пери опустил нож; отступив на шаг назад, он стал ждать.

Итальянец ничего не ответил. Вместо слов молитвы в мыслях его проносился поток самых отвратительных богохульных проклятий; сердце его колотилось, и каждый удар напоминал о спрятанном на груди клочке пергамента, который вот-вот станет достоянием Алваро и сделает его обладателем всех тех богатств, которых ему, Лоредано, теперь уже не видать.

Но вместе с тем в этой порочной душе еще жило некое высокомерие, гордыня, которую порождает преступление. Он не молил о пощаде, не проронил ни слова, ощутив холодное прикосновение стали ко лбу. Он только закрыл глаза и мысленно простился с жизнью.

Алваро смотрел на него с минуту, потом опустил клавин.

— Нет, ты недостоин умереть от руки человека и от боевого оружия. Тебя ждет позорный столб и рука палача. Пусть тебя покарает господь.

Лоредано открыл глаза; лицо его просветлело: он понял, что еще есть надежда.

— Поклянись, что завтра же ты покинешь дом дона Антонио де Мариса и ноги твоей никогда больше не будет в этих местах: этой ценою ты спасешь себе жизнь.

— Клянусь! — вскричал итальянец.

Алваро размотал цепь, троекратно обвивавшую его шею, и поднес к глазам Лоредано красный эмалевый крест, который носил на груди. Авентурейро поднял руку и повторил слова клятвы.

— Встань, — сказал кавальейро, — и убирайся прочь с моих глаз.

И с тем же презрением к нему и с тем же благородством он разрядил клавин и повернулся, чтобы продолжать путь, приказав Пери следовать за собой.

Во время этой сцены, которая так быстро окончилась, Пери был погружен в глубокое раздумье.

Когда в кактусовых зарослях он услыхал разговор Лоредано и его сообщников, когда понял, что они собираются причинить зло его сеньоре и дону Антонио де Марису, первой его мыслью было броситься на предателей и умертвить их.

Тогда-то и вырвалось у него слово, в котором он выразил свое негодование. Но он тут же подумал, что они могут его убить, и тогда некому будет оберегать Сесилию. Впервые индеец испугался; он испугался за свою сеньору и пожалел, что у него не тысяча жизней, чтобы посвятить их ей все.

Он скрылся в лесу, и при этом так быстро, что взобравшийся на дерево итальянец его не увидел. Удалившись от них на достаточное расстояние, он вышел на берег реки и выстирал свою запачканную кровью рубашку. Никто не должен был знать, что он ранен.

За это время он придумал план действий.

Он решил ничего не рассказывать никому, даже дону Антонио де Марису, и по двум причинам: во-первых, он боялся, что ему не поверят, — у него не было никаких доказательств, чтобы подтвердить обвинение, а ведь он, индеец, возводил обвинение на белых; во-вторых, он был убежден, что один в силах разрушить преступный план троих авентурейро и справиться с итальянцем.

Уяснив себе эту мысль, индеец сразу же перешел к выполнению своего плана: он должен был наказать предателей. Эти три человека собирались убивать, значит, они должны умереть — и все сразу. Пери боялся, что если хоть один из них останется в живых, то, увидав, что другие погибли, он может в припадке ярости осуществить свой преступный замысел раньше, чем Пери сумеет ему помешать.

У этого не тронутого культурой индейца был ум, блеском своим подобный жгучему солнцу нашей земли, а силой — ее буйной растительности; в его рассуждениях были разум и логика человека цивилизованного; он предусматривал все возможности, учитывал все последствия своих поступков и готовился привести свой план в исполнение с такой решимостью и энергией, какие встречаются не часто.

С этими мыслями он направился к дому, куда его звало другое неотложное дело: он должен был предупредить дона Антонио о том, что племя айморе50 может напасть на «Пакекер». На пути своем он увидел Бенто Симоэнса и Руи Соэйро; увидел, что взгляды их прикованы к Лоредано, который целится в кавальейро.

Броситься на итальянца, предотвратить этот выстрел, поставить преступника на колени — было делом одного мгновения; оба авентурейро едва успели заметить, как все это случилось и как главарь их очутился в руках Пери.

План индейца осуществлялся сам собою: итальянец был уже в его руках; да, он расправится с ним, а потом прикончит обоих авентурейро; тут ему достаточно будет и ножа; разделавшись со всеми, он явится к дону Антонио де Марису и скажет:

— Эти трое тебя предали, я их убил. Если я поступил плохо, накажи меня.

Вмешательство Алваро, который великодушием своим спас Лоредано, совершенно изменило весь его план. Не зная, что побудило Пери кинуться на итальянца, и решив, что это было сделано в ответ на попытку негодяя убить выстрелом в спину его, своего противника в поединке, кавальейро, которому вовсе не хотелось убивать человека без крайней необходимости, удовлетворился клятвой Лоредано и заверением, что тот покинет дом фидалго.

В это время Пери обдумывал, нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы поправить беду. Однако он увидел, что ему это не удастся.