Губерман Игорь

ИГОРЬ ГУБЕРМАН

*

Серия основана в 2000 году

*

Редколлегия:

Аркадий Арканов, Никита Богословский, Игорь Иртеньев,

проф., доктор филолог. наук Владимир Новиков,

Лев Новоженов, Бенедикт Сарнов, Александр Ткаченко,

академик Вилен Федоров, Леонид Шкурович

Главный редактор, автор проекта

Юрий Кушак

Оформление переплета Лев Яковлев

© Губерман И. М., 2002

© Жук В. С., предисловие, 2002

© Кушак Ю. Н., составление, 2002

© ООО «Издательство «Эксмо», 2010

НА ДВОРЕ СТОИТ ЭПОХА

Хорошие глаза у Губермана.

Недоверчивые и несколько потерянные.

Виделся-то я с ним полтора раза. Подружиться не успел. Почти не выпивал. Поэтому суждения мои о его творчестве свободные, очищенные от знания человеческих черт, какими бы они ни были…

Всегдашнее недоверие вызывает у меня обязательная строгая поэтическая форма. Все эти венки сонетов и стада газелей. Что ты, ей-богу, суровый Дант, заковываешь своего Пегаску в четырнадцать строк? Скачи, как скачется. Разве что японские трехстрочные хокку и пятистрочные танки всегда органичны. Но там другое дело: смысловой пейзаж создает не только слово, но и его начертание. Гляньте-ка — у Губермана среднее между хокку и танкой — четыре строки. Теперь попробуйте вспомнить знаменитые четверостишия, написанные на русском. Кажется, два: «Умом Россию не понять…» и «Она тогда ко мне придет…». Нехарактерно подобное самоограничение для русского стиха. У Губермана сотни этих коротышек. Да еще название — «гарики».

Признаюсь, такого рода жанровое самоуважение мне претит. Понты последнего времени. Особенно грешат этим юмористы. Все эти «шендевры», «Вишневский сад», «кнышутки». Даже безупречный М. М. подарил «жваньками». Теперь представьте себе «щедринки» и «гоголютки». Не представили.

Теперь вот что. У вас есть роман Роже Мартен Дю Гара «Семья Тибо»? Возьмите книжку, которую сейчас держите в начитанных руках, и запихните за сказанную семью. Дитя туда точно не полезет. Если вы. конечно, хотите, чтобы ваше дитя так и осталось на уровне телепузиков и смертельной борьбы памперсов с прокладками. Если хотите, чтобы оно, дитя, сделалось вашим собеседником и думало о быстротекущей жизни, о полынной судьбе своей одной шестой, о том, что смеяться над чем-либо вовсе не означает нелюбви к этому чему-то, — дайте ему эту книгу. Откройте наугад.

Я Россию часто вспоминаю,
думая о давнем дорогом,
я другой такой страны не знаю,
где так вольно, смирно и крутом.

Указательный палец дитяти потянулся перевернуть страничку. Он читает далее:

Я вдруг утратил чувство локтя
с толпой кишащего народа,
и худо мне, как ложке дегтя
должно быть худо в бочке меда.

Печально-то как! Традиционная романтическая позиция — вы народ, я поэт. Только наоборот. Не вы чернь, я чёрен.

Без ощущения отделенности, отдельности нет поэта. Легко определить эту отдельность, как еврейство. Ничего не получается. В обетованных кущах она у Губермана не исчезла, если не усилилась. Говоря о русских четверостишиях, мы не сказали о частушке. Несколько «гариков» счастливо потеряли авторство и стали народными. Самая завидная доля для автора. Кажется, еще в семидесятом году я пел: «Я евреям не даю, я в ладу с эпохою…» А вот он, оказывается, кто автор!

Губерман поэт брутальный, «мущинистый». Он во многих стихах подчеркивает это качество, с осознанным достоинством погромыхивает своими сексуальными доспехами. И был бы ужасен, если бы столько же над ними не иронизировал. Многих стихов заправских лириков и даже романов стоит его формула:

На дворе стоит эпоха,
а в углу стоит кровать,
и когда мне с бабой плохо,
на эпоху мне плевать.

Наверное, бабам с ним хорошо.

Новейшее время выявило множество заявителей о своей борьбе с режимом. Губерман, похоже, не заявляет. Хотя он, в отличие от большинства борцов, по-настоящему хлебнул баланды.

В истории поэзии немного творцов, творчество которых не делилось бы на «периоды». В русской поэзии таковым считается Тютчев. Вовсе не проводя параллелей, заметим, что Губерман идет по прямой дороге. Его стихи с годами не становятся мудрее. И глупее не становятся. Не становятся изощреннее, но и не теряют остроту.

Трудно о нем писать. Сам избранный им жанр определяет эту трудность. В лесенке четыре ступеньки, но лесенок бессчетное множество. Ведут они к горным и горьким высотам и ровно в той же степени — в подвалы.

Но точно — не в пустоту.