Губернатор. Повесть и рассказы

— Так что, весна уже, значит?

— Хо-хо! — И Петька становится самоувереннее и важнее. — Ну конечно весна… Кто ж теперь на коньках катается? Теперь все карасей ловят! Пароходы уже из Нижнего побежали! — И Петька вдруг потупился и сообщил скромным тоном. — А я вчера по-русски, по письменному, тройку с плюсом получил.

— А папа где же?

— Папа на службе… Он тут за тобой целые ночи просиживал…

— Так, значит, я был болен?..

— Был, немножко…

— Так, так…

Хотел приподняться и посмотреть на Волгу, которая теперь тихо, вероятно, сверкает на солнце, — и не мог. Что-то тяжелое толкало меня обратно на подушку… И потом, когда мама начала кормить меня, как ребенка, супом, я хотел сам продолжать эту операцию, но ложка была стопудовая!

А потом, когда солнце освещало мамину голову, — я вспомнил что-то далекое, когда-то бывшее… Конечно, теперь ее уже нет, — но ведь это пустяки: пусть ее нет, но ведь есть же на свете сумерки… Она так и обещала: в сумерки. И всегда приходит ко мне в сумерки… Каждый день…

И я говорю:

— Мама! Как долго здесь тянется день!..

Она отвечает:

— Теперь, милый, уж апрель на дворе… День-то прибавился… Большой стал…

Сумерки придут еще не скоро…

— Придут, — бог даст…

…Никого нет. Всех попросил выйти из комнаты. Никто ничего не знает. И я тихо говорю:

— Маруся!

И откуда-то, вон из того темного угла, слышится:

— А?

— Иди! — шепчу я, — Никого нет. Мама ушла…

— Сейчас, милый… — отвечает она, — сейчас…

И вот я жду, закрыв глаза, жду, жду… Кто-то тихо касается моей руки… Смотрю — она. Сидит, как тогда, у меня на постели, в той же кофточке с барашковым воротником, и так же прядь золотистых волос протянулась через лоб к уху… Но глаза у нее не тревожные, а спокойные, святые…

— Ты, ты, ты! — шепчу я, — Снова ты! Дорогая! Мое солнце, моя жизнь! Моя единственная, светлейшая радость… Ты меня любишь? Да? По-прежнему?

Она закрывает глаза рукою, будто что-то созерцает или вспоминает, и шепчет:

— Люблю ли я тебя? Да, люблю… Ты мой первый и…

Она уже смотрит на меня, улыбается тому, что я знаю ответ…

— Значит, снег идет?

— Идет, милый, идет…

И она, как тогда, касается сначала щекой моей щеки, потом гладит мои волосы, дышит мне в лицо… Рассказывает про тюрьму, про одно холодное зимнее утро, когда еще не было на небе зари… Потом мы вспоминаем Дарьюшку, цитру Акима Исакыча, первый снег, который так похож на молодую любовь…

— Это ничего, — говорю я, — что ты днем никогда уж не будешь со мной… Это пустяки! Все равно, мы поедем с тобой по Волге и выберем красивые, красивые лунные вечера… И будут сумерки…

Будут, будут, — шепчет она, — конечно, будут… Если бы ты знал, как я жду сумерек…

— А я? Ты думаешь, не жду?..

— А ведь мы с тобой и не видели, как прошла зима…

— Не видели…

— Уже снега нет, небо синее и звезды такие яркие…

— Как снега нет? — и я шутливо притворяюсь непонимающим, — Как это снега нет? Снег же идет!..

Она понимает меня и улыбается, и снова целует меня, и снова дышит мне в лицо:

— Идет! Идет! Снег идет!

И мы смеемся, полные счастья и радости встречи.

…В сумерки мало-помалу вливается, как вино, вечер… Уже был звонок, — вероятно, пришел папа… Так и есть… Шаги…

— Прощай, прощай, моя милая! До завтра, до сумерек…

— Прощай, — торопливо шепчет она, — до завтра, до сумерек…

И когда в комнату входит с лампой мама и стекла окон из темно-синих сразу делаются лакированными, черными, ее уже нет на постели… Я вижу, как она глядит на меня в окно, в верхнее стекло, улыбается и шлет свои поцелуи… Но не могу же я отвечать ей поцелуями при маме! И я только тихо и радостно смеюсь ей и одним шелестом губ говорю про любовь к своей проказнице… А мама, моя милая постаревшая мама — ну, конечно, она же не знает, в чем дело, — наклоняется ко мне, слезы у нее, у старой и глупенькой, в глазах, и шепчет она:

— Ну, Колюшка! Ну, будет, будет! Ну, господь с тобой!.. Ну, будет, мой дорогой… Ну, перестань, перестань!.. Успокойся!

— Да ведь были же сумерки, мама! — говорю я. — Ну, как же мне не радоваться?

Если бы она, старая, знала! Если бы ей рассказать, как счастлив ее сын!..

А она только и знает, что шепчет:

— Ну, будет, будет!.. Полно, мой милый!..

И гладит меня рукой по лицу… И я целую ее мягкую, милую, душистую ладонь.

— Ну, хорошо, — говорю, — я перестану, перестану…

Обещаю, а сдержать слово не могу: радость так и брызжет из меня и в конце концов превращается в смешок, такой маленький, такой тихий, что я просто удивляюсь, как его может замечать мама.

Английские духи

I

Во всем виноват путеводитель Филиппова.

Дело обстояло так.

Я мирно ехал из Майнца в Базель. Выехал пораньше, чтобы в Базеле ночевать, утром разменять деньги и затем продолжать путь до Милана. Все было высчитано и выверено, как в аптеке на весах.

И вдруг — путеводитель.

Страница двести шестьдесят третья гласит буквально следующее: