Губернатор. Повесть и рассказы

— Да, да, если бы ребром, то, конечно, — пробормотал профессор и вдруг взглянул на меня, — к великому своему изумлению, я увидел, что из его ясных, серых глаз текут редкие, медленно рождающиеся слезы.

«Черт возьми, — подумал я, — ему жаль торта».

Явилась досада. «Ведь вот, — думал я, — хоть не прямо, косвенно, а все-таки причинил ему неприятность и убыток: торт стоит три с полтиной, мокко, — и притом, может быть, и в самом деле это какой-нибудь особенно удачный торт».

Профессор стоял как раз против света, и мне было ясно видно, как на глазах его, серых и беспокойных, рождались крупинки слез и одна за другой текли по щекам вниз.

— Вы меня простите, — вдруг сказал профессор.

— Что такое? — спросил я удивленный.

— Простите! — тихо повторил профессор.

— Но за что? За какую вину? — спрашивал я.

Профессор замялся и опустил глаза.

— Видите ли, тогда, — заговорил он, избегая моего взгляда, и снова вдруг замолчал. Слышалось только гудение и шум беспрерывно двигавшейся толпы, голоса, мужские, женские и девичьи.

— Видите ли, тогда, — снова начал профессор и, словно решившись, прямо взглянул мне в глаза, — в тот вечер… я не поверил вам. Ну, думал, обычный студенческий прием… Есть, видите ли, такие шалопаи… Часто бывает… Пришел, притворился, подчищенная телеграмма, то, се, разжалобил старого дурака и получил, господи, видишь за что, пять. Я в таких случаях, видите ли, — сконфуженно говорил профессор, — просто не противлюсь злу.

Мне почему-то стало больно, было жаль того хорошего, ясного чувства, которое вот уже несколько лет жило в душе.

— Так-то! — сказал профессор и вдруг опять чуть не уронил торт, вовремя подхватив его левой рукой.

Мы молчали, избегая смотреть друг на друга…

— Но позвольте! — сказал я. — А вы? а ваше участие? Ваши большие, внимательные глаза, полные сострадания, полные такого деликатного человеческого внимания? Тоже игра?

Профессор пожал плечами.

— Что же ты будешь делать? — ответил он, — Поверить — трудновато, не поверить — страшно. Думаешь, ну актер, пусть. А вдруг — не актер? И если видишь, что уж очень хорошо у человека выходит, что уж очень он актер хороший, — ну, получай пять. За искусство, так сказать. И вы тогда, я теперь это отлично помню, показались мне актером первоклассным.

Я перебил его:

— Но позвольте заметить, профессор, если и вы только, так сказать, имитировали ваше отношение ко мне, то и вы — актер первоклассный.

— Я актер, — согласился профессор, — я хороший актер. Это я знаю.

Я обозлился.

— Может быть, — сказал я, — и эти слезы, которые вот только что катились по вашему лицу, — тоже бутафорские слезы?

Профессор испугался и полез за платком.

— Разве есть слезы?

— Есть.

Профессор торопливо стирал слезы платком. Я почему-то в это время все внимание устремил на инициалы платка: там стояла буква А, «значит, женин платок», — подумал я.

Утерев лицо, профессор сказал:

— Знаете что? Знаете, что я надумал? Вот этот торт, — и он показывал мне круглую коробку, словно демонстрируя торт, — роскошный, я вам скажу, торт… Можно сказать, замечательный. Двадцать лет, каждое воскресенье, я заказываю его жене своей бездетной, Анне Михайловне. Кондитер, Егор Васильевич, за это время сделался моим другом, и я иногда беру у него деньги взаймы. А он просил меня даже в кумовья к нему пойти…

Профессор так торопился говорить, словно была опасность, что я уйду.

— Да-с, и вот, видите ли, — захлебывался он, подыскивая следующую фразу, — так вот… Прошу вас… убедительнейше прошу, пошлите его вашим девочкам. Право, а?

И профессор снизу вверх просительно заглядывал мне в глаза.

А день, как цветок, с каждой минутой расцветал все больше и больше, великолепие его сделалось все выше и торжественнее; по тротуару, огибая нас, как вода — камни, текла живая человеческая волна, и все люди, сразу, вдруг, стали казаться мне веселыми и радостными. И профессора, этого замечательного актера, хотелось погладить по волосам, сняв с них кругленькую, потертую каракулевую шапочку. Его предложение послать торт детям показалось мне таким простым, таким ясным, таким человеческим, что стало весело и хотелось только улыбаться.

«Какими переливами может играть жизнь!» — стояла в голове одна только мысль в то время, как я говорил:

Что ж? Великолепно! Пошлем! — и вдруг вспомнил: — А Анна Михайловна? Она что скажет?

— Ах, боже мой! — поморщился профессор: — Анна Михайловна, Анна Михайловна! Если Анна Михайловна посидит одно воскресенье без торта, — наша планета не остановит своего движения.

— Великолепно! Если так, то посылаем торт! — говорил я, принимая из профессорских рук тяжеловатую коробку. — Торт, говорите, мокко? Три с полтиной стоит?

— Ей-богу, три с полтиной! — вдруг тенорком взбо-жился профессор, и мне показалось, что вот он сейчас, в доказательство своей правоты, перекрестится на святую Екатерину маленьким крестным знамением: — Три с полтиной!

Профессор смотрел на меня и смеялся мелким, старческим смешком, и на глазах его, я ясно видел, показывались уже радостные, радужные слезинки.