Губернские очерки

Непосредственное соприкосновение с «темным и безотрадным миром» арестантских камер и железных засовов, встречи и беседы с заключенными дали Салтыкову не только запас внешних впечатлений и сюжетных материалов для изображения тюрьмы и ее обитателей — едва ли не первого в русской литературе («Записки из Мертвого дома» Ф. М. Достоевского стали печататься с 1860 г.). Личное общение с «царством острожного горя» способствовало укреплению Салтыкова в том его взгляде, который он сформулировал в одной из своих записок в Вятке: «Борьбу надлежит вести не столько с преступлением и преступниками, сколько с обстоятельствами, их вызывающими». Мысль эта оказалась чрезвычайно плодотворной для него как для писателя. Примененная к широкой сфере общественных пороков самодержавно-крепостнического строя, она стала одной из основных идей «Губернских очерков». В непосредственном же изображении тюрьмы и ее обитателей эта мысль привела к резкому протесту против существовавших форм и методов уголовного наказания.

В «острожных рассказах» Салтыков продолжает свое «исследование» внутреннего мира простого русского человека. В образе людей из народа — и крестьянского парня, пережившего глубокую личную драму, и мужика-бедняка, пошедшего на преступление из-за ничтожной суммы, необходимой для оплаты подати, и многострадальной крепостной Аринушки — он показывает их прекрасные природные качества. В образах же арестантов из «чиновной породы», а также мещан и дворян представлены, напротив того, глубоко испорченные люди. Салтыков полностью лишает их своего авторского сочувствия.

Стр. 373–374. Часть текста со слов: «Нам слышатся тюрьмы голоса…» и кончая словами «и ее радости и наслаждения» не была допущена к печати в 1856–1857 гг. и появилась впервые в 3-м отдельном издании «Очерков» (1864). Затронутая здесь тема была развита Достоевским, писавшим в «Записках Мертвого дома» о его обитателях из народа: «Погибли могучие силы, погибли незаконно, безвозвратно. А кто виноват? То-то, кто виноват?»

Стр. 375. Хвецы. — По разъяснению Салтыкова, употребленное им слово означает «и шарлатана, и пройдоху, и подлеца, и понятного человека, и человека себе на уме и пр.» («М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников», стр. 432).

Стр. 385. Форменный сюртук обладал довольно замечательною физиономией. — Внешность одного из арестантов «чиновной породы», нарисованная, несомненно, с натуры, настолько поразила Салтыкова, что послужила впоследствии основой для знаменитого «портрета» Угрюм-Бурчеева в «Истории одного города».

Дерновы… Гирбасовы. — См. о них в рассказах «Выгодная женитьба» и «Княжна Анна Львовна».

Стр. 396. «Аринушка» — первое произведение, в котором Салтыков обратился к фольклорным мотивам и форме для изображения духовной жизни народа.

Стр. 400. Неочеслив — нетерпелив.

КАЗУСНЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

Введение в заглавие раздела слова, относящегося к судебно-правовому понятию «казус» (случай), связано с тем, что материалы всех трех рассказов раздела заимствованы из дел следственных дознаний. Такие дознания Салтыкову приходилось производить в годы вятской службы. Самым большим среди них было расследование по делу о раскольниках Ситникове, Смагине и др., которое Салтыков производил в 1854–1855 гг. В результате возникло огромное следственное делопроизводство, занявшее около 2500 листов большого формата.

Отношение Салтыкова к расколу было в это время отрицательным. Определялось оно идейной позицией писателя — позицией просветителя и утопического социалиста. В религиозной догматике старообрядцев, а также в таких формах их социального протеста, как уход от «мирской жизни» в скиты, он усматривал глубоко реакционное начало. «Мирской» же быт раскольников, с его культурной отсталостью, семейным и религиозным деспотизмом, «диким особничеством» и легко возникающей отсюда уголовщиной, был для него подлинно «темным царством».

Впоследствии, в начале 60-х годов, Салтыков изменил свое отношение к преследованиям раскольников властями, а в самом расколе стал более пристально интересоваться его социальной, а не религиозно-бытовой стороной. Но принципиального своего отношения к расколу Салтыков не изменил и остался совершенно чужд той его идеализации как политической оппозиционной силы, которая возникла в 60-е годы в некоторых демократических и революционных кругах (Щапов, Кельсиев, Огарев и др.).