Губкин

«25.10.1910. …Среди полного физического и морального неустройства потерял всякую энергию и предприимчивость. Сейчас мне… нужно какую-нибудь квартиру и купить лошадей. Я ничего не сделал… Квартиры порядочной в Нефтянке нет. А за лошадьми нужно ехать в Майкоп по дороге, хуже которой ничего нельзя представить. С другой стороны, работа по сбору материала подвигается медленно. Ездить аккуратно в район не могу. …Утром подают лошадь чуть не к 12 часам. Пока доедешь до вышек, день и прошел. Назад приходится возвращаться ночью по грязной до безобразия дороге среди постоянной опасности выколоть себе глаза или наскочить на голодную стаю волков».

«2.11.1910. Мой милый, ненаглядный, мой славный и верный друг и горячо любимая ласточка! Только что получил твое письмо. Все в нем есть: и горе, и радость, и горький осадок наших былых размолвок, о которых ты никак забыть не можешь. Твое равнодушие к жизни и смерти угнетает меня. Оно никак не вяжется с твоей любовью ко мне. Ведь я сама жизнь со всей ее глубокой тоской и великой радостью. Ты знаешь, что моя душа соткана из солнечных лучей, тихих веяний ветра над родными полями и задумчивых грез о красивой жизни… Да разве можно так жестоко писать человеку, который полон тобою, гордится тобою… Несмотря на мой возраст (о твоем я и говорить не хочу), я чувствую, что только начинает всходить заря вашей жизни. Наше счастье в нас. Мы не жили, так как полагали счастье во внешних условиях жизни. Я же теперь понимаю, что можно всю жизнь бороться за кусок хлеба и быть счастливым, носить всю красоту божьего мира, красоту поэзии и искусства в своей душе… Мы будем снова вместе читать, вместе думать, вместе наслаждаться солнечным светом, красотой небесной лазури, звездным пологом, тихим безмолвным сиянием вечера и грустной задумчивостью полей и лугов, когда «солнышка нет, ни темно, ни светло». Ведь до сих пор на мне проклятием божьим лежал институт, а теперь все это за нами. Мы победили, не я, а мы вместе с тобой… Да зачем отступать, когда победа за нами?! Вперед! Мужайся. Наберись сил, перенеси ожидающую тебя Голгофу, не падай духом. Подари мне новую жизнь…[1] За 12 лет супружеской жизни ты вполне не узнала, что за человек возле тебя живет. Да я и сам себя не знал. «Доконала меня бедность грозная», а теперь — я, пойми, свободный, неугнетенный, непришибленный человек. Теперь свою судьбу я вызываю «на бой кровавый, святой и правый»… Помнишь, когда было утро нашей любви, весною 1897 года, когда, упоенные нашими встречами, мы приближались к моменту объяснения, я тебе сказал: Нина Павловна, пойдемте со мной, а не за мной (подчеркнуто Губкиным. — Я.К.). Вот и теперь, когда 10 ноября исполняется 13 лет нашей супружеской жизни, я говорю тебе: «Нинурка, голубка моя, ласточка, пойдем дальше вместе с тобою, оба впереди, не отставая и поддерживая друг друга».

«11.01.1911. В Нефтянке потеплело. Идет снег, а морозы прекратились. Снега навалило видимо-невидимо. Лошади с трудом пробираются по дорогам. И у меня в «конторе» потеплело. Стало возможным хоть спать… Начал поездки по району. Особых существенных новостей в районе нет. В нефть не верят… К разборке пород еще не приступал. Прямо не знаю, как подступиться к той массе образцов, которую нужно во что бы то ни стало пересмотреть… Вечера свои отдаю науке. Читаю сейчас Калицкого «Об условиях залегания нефти на острове Челекен», а также книгу профессора Содди о радии. По дороге купил письма Л.Н. Толстого. Каждый вечер на сон грядущий прочитываю по 2–3 письма. Тоскливо мне одному среди чужих людей, в «конторе», заброшенной в лесу на край станицы. Я храбрюсь, не даю тоске заползти и овладеть моим сердцем. А все же порой прозеваешь, упустишь момент и вдруг почувствуешь, что кто-то словно ножом полоснет тебя по сердцу. Сейчас же насторожишься и гонишь долой мрачные думы, тяжелые и грустные воспоминания. Все как-нибудь стараешься успокоить себя. Все — преходяще, ничего нет вечного, кончатся когда-нибудь и наши злоключения. Думаешь, неужели на нашу долю не уделено судьбой счастливых дней, солнечных настроений. Ведь будет же когда-нибудь и на нашей улице праздник. А лучше всего не думать ни о чем и искать спасения в геологии…»

«13 января вечером, совсем вечером. …Все свободное время занимаюсь геологией. Читаю комитетские издания, повторяю старое, а в антрактах тоскую и скучаю, но не отчаянно. Я даже полюбил эту тихую тоску, которая не мешает мне заниматься делом, только временами она беспокоит меня.

Зато горы в своем зимнем уборе, залитые ярким сиянием солнца, приводят меня прямо в восторг. Я подолгу любуюсь с одного излюбленного местечка дивной панорамой Кавказа.

Возле меня ни души. Кругом, насколько хватает глаз, все покрыто мягким пушистым девственно-чистым снегом. Деревья в каком-то фантастическом уборе. Вдали сверкает и искрится гребень горы, залитый солнцем. Внизу его синеют горы, покрытые лесом. Тишина. Беззвучно падает снег с отяжелевших веток. Солнце слегка пригревает лицо. Хочется раствориться в этой тишине, растаять в ярких, режущих глаза лучах солнца…