«Гудлайф», или Идеальное похищение

Мистера Брауна затрясло. Он сгорбил узкие плечи, приглушенный вопль с хрипом вырвался из его горла. Тео схватил его за шиворот, потом подсек под колени, повалив на плед, и принялся продергивать веревки сквозь отдушины ящика. Однако, когда мистер Браун услышал, как веревки трутся о фанеру, он стал бить ногами в воздух. Коллин схватила его за мокрые щиколотки и прижала их к пледу, не думая о том, почему они мокры, не думая о зловонии, отвернув в сторону лицо. Тео туго натянул веревку над мечущимися из стороны в сторону бедрами мистера Брауна, над его грудью, потом — над плечами. На этот раз Тео протянул веревку и сквозь отдушины у самого лица мистера Брауна. Коллин пришлось упереться руками в его лицо и надавить изо всех сил: им же надо защитить его от самого себя! Жилы на шее мистера Брауна напряглись и выступили под дряблой кожей. Кадык то поднимался, то опускался из-за приглушенных воплей. Она прижимала его голову к подушке, давя на лицо до тех пор, пока Тео не натянул веревку прямо над его заклеенными глазами и ртом, а когда она его отпустила, он вздернул голову вверх, но наткнулся на веревку. Сработало. Теперь он не сможет колотить по крышке ящика. Он больше не сможет причинить себе вред.

Коллин закатила наверх дверь бокса и привалилась к машине. Ей все еще были слышны нечеловеческие вопли, рвавшиеся из горла мистера Брауна. Потом Тео захлопнул крышку ящика. Она напрягла слух… Слава Богу, воплей больше не было. Солнце поднялось выше. Она не имела ни малейшего представления о том, сколько времени они с ним пробыли.

Кровь на губе Тео успела засохнуть. Вид у него был жуткий. У нее тоже. Одежда у обоих была влажной и грязной, они перепачкались о мистера Брауна, даже волосы у них слиплись. А у нее на руках остались выделения мистера Брауна.

Дома, пока Коллин принимала горячий душ, Тео вымыл лицо и руки. Потом они тихонько спустились по лестнице — Тео слышал, что отец возится с чем-то в подвале, — и выскользнули в переднюю дверь. Однако мать Тео успела его окликнуть: она сидела с Тиффани за кухонным столом.

— Только не сейчас, ма! — крикнул Тео в ответ, закрывая за собой дверь. — Мы скоро вернемся.

Машину вела Коллин. На коленях у Тео стояла спортивная сумка; в ней находился мешок для мусора, а в нем — катушка клейкой ленты, хирургические перчатки и запечатанный конверт размером девять на двенадцать дюймов. Они проехали небольшой парк, где Тео мальчишкой катался на велосипеде, а спустя годы обходил его с полицейским патрулем и где теперь увидел трех чернокожих мужчин, пьющих что-то из бутылок, упрятанных в коричневые бумажные пакеты. Бейсбольная площадка заросла сорняками, ее теперь почти невозможно разглядеть. Цепи на качелях порваны.

Этот район никогда уже не вернется в прежнее состояние. Упадок не останавливается, городок опускается все ниже и ниже. Его просто принесли в жертву. По мере того как они приближались к деловому центру, видно было, что многие дворы не благоустроены, там даже травы нет. Стоят битые машины без номерных знаков, валяются велосипеды без колес; в домах разбитые окна. Перед домами толпятся женщины и дети, бегают собаки.

Теперь, стоило Тео свернуть не туда, как где-нибудь, меньше чем в четырех кварталах от дома, чернокожие мальчишки в майках, отвисших над поясами штанов, начинали приглашающе махать ему руками с обочин. И Тео понимал, что они думают — за чем же еще белому заезжать сюда, как не за наркотиками? А ведь по этим улицам Тео бегал в начальную школу.

Когда они вывернули на Либерти-авеню, главную улицу Лудлоу, Тео попытался увидеть не то, что видел сейчас, а то, что помнил. Лудлоу был когда-то замечательным городком с одной большой улицей: стойка с содовой и бутербродами в магазине Салмонсона «Рексолл», где Тео — сын заместителя начальника полиции, мог бесплатно получить стаканчик кока-колы в дополнение к уже купленному; скобяная лавка, где у старого мистера Фулсома карманы рабочего халата всегда оказывались наполнены несметными сокровищами: кусочками голубых мелков, плотницкими карандашами, линейками, маленькими бальзовыми планерами.