На лестнице Подорогин спугнул крысу, а на первом этаже зачем-то подошел к шахте лифта. Внизу, метра за полтора, на выщербленной бетонной стене слепла обрешеченная лампа. На поросшем плесенью дне между отшлифованными рельсами стояло ведро с черной жидкостью. Что-то размеренно постукивало. Ощутив восходящий поток теплого, пахнущего тленом воздуха из шахты, он попятился и вышел на крыльцо.
«Субурбан» исчез. На том месте, где всего несколько минут назад он оставил машину, Подорогин обнаружил лишь следы автомобильных протекторов и скомканный лист бумаги. Кое-где глубокий снег прошили капли крови. Туман почти сошел. Во все стороны простиралась снежная пустыня. Когда Подорогин в последний раз оглянулся на дом, то увидел Гулю, которая молча смотрела на него в окно. Она тотчас скрылась. В собачьей будке что-то горело. Крохотные дощатые недра плясали в неверных бликах оранжевого пламени.
В гостинице, недалеко от центра, ему пришлось снять полулюкс за четыреста долларов. В холле, на вращающемся подиуме, перевязанный крест-накрест исполинской подарочной лентой, искрился новый, с иголочки, «лендровер». Охранники в темно-синей униформе, похожие на переростков-старшеклассников, слонялись между аквариумом и золотой амбразурой обменника.
Подорогин поднялся в номер, рассеянно обошел комнаты, принял горячую ванну и заказал ужин с коньяком.
После того как ему трижды звонили с предложениями расслабиться, он отключил телефон. Затем выяснилось, что отключена и его новая сотка. Он набрал офис со старой «нокии», но, стоило Ирине Аркадьевне ответить, бросил трубку.
Налив до краев фужер коньяку, он погасил верхний свет и смотрел на сумеречный, обсыпанный электричеством город с высоты двадцать первого этажа.
Ощущения катастрофы, долженствующего следовать за мыслью о том, что не только сегодня, но и завтра, и через месяц, и даже через год он не сможет явиться ни дома, ни в «Нижнем», он не переживал. Потягивая коньяк, он думал о совершенно практических вещах: какой остаток у него на банковских карточках, как долго он сможет существовать на эти деньги, где и на какое время можно снять без документов квартиру и проч.
Потом в «Дорожном патруле» во весь рост показали брошенный у кирпичной стены «Субурбан». Тонированные окна машины были прострелены и частью осыпались. Подорогин плохо слышал, что говорил за кадром голос ведущего. Точнее, перестал что-либо слышать после того, как оптимистичный этот голос сообщил о тройном убийстве в области и что к данному моменту опознан только один из погибших. А именно:
Осушив бутылку, Подорогин включил гостиничный телефон и заказал еще коньяку. Ему перезвонили, и он ответил: «Да».
В голове, со стороны контуженного уха, шумело.
Через несколько минут в дверь номера постучали. На пороге стояла крашеная благоухающая девица в кожаной юбке и каких-то сверкающих чулках.
— Девушку заказывали? — спросила она тоном приветствия, проскользнула в прихожую, сбросила туфли и тотчас заперлась в ванной.
Не успел Подорогин вернуться в комнату, как в дверь постучали снова. Это был посыльный из ресторана. Подорогин не глядя расплатился за бутылку и, дождавшись, пока посыльный соберет что-то на полу, расположился на кровати и продолжал пить. Девица, от которой пахло цветочным мылом, обмотанная полотенцем, тоже попросила денег и тоже затем почему-то собирала их на полу.
— Только, пожалуйста, не в часах, — попросила она, растягивая ударные слоги и разматывая полотенце.
Подорогин снял с руки «ролекс» и перебирал звенья браслета, словно четки. Это было последнее, что он помнил за вечер.
Утром в чувство его привел телефонный звонок. Из регистратуры интересовались, намерен ли он «продлевать проживание». Он напомнил, что ему обещали зарезервировать номер подешевле. Номера подешевле были, но нынешний он должен был освободить до двенадцати часов.
Умывшись на скорую руку, с бритьем он решил повременить. Его все еще покачивало от выпитого. С полки над умывальником он прихватил запечатанный бритвенный станок с пакетиком пены и зачем-то шапочку для душа.