Гул

Подвода подпрыгнула на колдобине, и в соломе застонали очнувшиеся мальки. Значит, и вправду спали. Девушка ушла в себя. Канюкову лицо Симы показалось знакомым. Огромные черные глаза, распухшие от пыли. Нос правильный, прямой, совсем не загнутый, не восточный. Худющий рот, точно не хотела девушка отпускать в мир лишнее слово. Все в пленнице было узнаваемо, кроме совокупного телосложения. Вроде бы Федька видел ее, еще когда был мальчиком. Только вот где — никак не приходило на ум. Может, в рассказовском кабаке?

Даже во время германской в питейном доме можно было купить вино. За ним Федьку частенько посылали старшие рабочие. С каждым военным годом их ряды истончались: кого отправили в пехоту, добывать славу генералу Брусилову, кто уходил на натуральное хозяйство в деревню. Федька Канюков постепенно возмужал и уже в годину Октября сидел вместе с остальными тружениками за кабацким столом. В Рассказово тогда прибыл большевик из Тамбова, некий Вальтер Рошке, уполномоченный организовать в рабочем поселке восстание. Выглядел социал-демократ бледно. Огонь в Рошке горел совсем зеленый, почти как в Федьке, отчего парень немножко завидовал молодому коммунисту. Тот был старше-то лет на пять или шесть.

— Товарищи, не надоело вам батрачить? Не надоело, что хозяева деньги пускают не на школы и больницы, а на молельные дома?

— А чего предлагаити? — лукаво слышалось в ответ.

— Революцию. Петроградские рабочие, тамбовские, рабочие всей России уже добились свободы. Мы поможем вам оружием, организуем Советы. Свергнете фабрикантов и заживете по справедливости.

— Так есть тута Советы. Там толкуют против революции.

— Это неправильные Советы, эсеровские и меньшевистские, стоящие на контрреволюционном пути.

— Чего?

— Они хотят, чтобы вы навечно остались в рабстве у фабрикантов. Что, штрафы они с вас не драли? Не калечились на производстве товарищи ваши? Рабочая буржуазия вас не угнетала?

— Господа Гервасии всегда нам помогали. Пенсии, выплаты, вспоможений было немало. Детишек в школу прибрали. Больничку выстроили. Грешно на них плохо думать. Дай бог им здоровья. Особливо Силе Степановичу, благодетелю. Вы лучше, товарищ немец, скажите, в чем нам выгода, если мы хозяина вскроем?

— Да как же! Он перестанет из вас кровь сосать, а мастеровые по шапке бить.

— Так он и не сосет, вот те крест, товарищ немец. Да и мастеровые с нами как с братом обращаются. Ну... прикрикнут порой, но и в семье без наказа никуда.

Долго спорили рабочие. Они слушали агитатора напряженно, понимая его умственное превосходство, от неуверенности пили, со временем же осмелели, переглянулись победно, мол, можем и мы, мужичье, городского прижать, да стали наседать на юного большевика со всех сторон. Живем неплохо, получше других, обеспечение имеем и пенсион, а если переходим тайком в древлеправославную веру, то и совсем живем на широкую ногу. Смеялись рабочие: «Какой же нам, текстильщикам, интерес к революции? Что она нам, красные портки сошьет?»

— А земля? Земля у кого? У помещиков-февралистов! А эсеры не дают ее перераспределить по совести.

— Чего нам земля? Мы люди рабочие. Не поле пашем. Или ты хочешь, чтобы после станка мы еще грядку с редисом пололи? Не, брат немец. Работы нам и так хватает.

Рошке убеждал, что при большевиках будет раздолье — свобода собраний, совести, личности, за что он ручается головой.

— А чаво, — спросил охмелевший рабочий, — если мы станем при новой власти бунтовать, скажем не понравится нам чужая рожа, вы нас казачьими нагайками не отхлещете?

— Казаков не будет. Вместе с нагайками. Фабрика перейдет в рабочие руки. Станки должны принадлежать тем, кто на них работает.

— Да на кой эта фабрика? На кой ляд станки? Они что нам, жрать приготовят? И так все хорошо.

— Товарищи...

— Да какой ты нам товарищ? Ты же говоришь точно свечу задули. Ни бельмеса не понимаем. Кота за хвост тянешь. Тебя русским языком спрашивают — как нам лучше будет? А ответить не можешь. Вот и весь сказ.

— Товарищи, сам Ленин говорил...

— Что нам твой Ленин? На нем волки срать уехали.

К столу подошла невысокая фигура. Волос темный, глаза тоже темные. Про душу сделайте выводы сами. Улыбнулся человек выбитыми зубами. Спросил: «Можно?» — и тут же присел. Мужики зло поглядели на гостя, но ничего не сказали.

— Меня, тась коммунист, Григорий зовут. Селянский. Может, слысали? Нет?.. Меня давно местный буржуй обидел. Вис, зубьев нет? Это он мне прямо на рабочем месте пообломал. Говорит, работать не хочес, сукин сын? Дай я тебя научу! Теперь я его хочу научить по справедливости.

При виде пострадавшего рабочего класса Рошке воодушевился. Заговорил, замахал руками, в порыве энтузиазма попытался даже обнять Гришку, однако тот элегантно отстранился.

— А потом он меня в тюрьму упек. Я по царевым темницам поскитался, жизнь повидал. Мужичье не понимает, сто попадес в кандальную — свах, морду в касу превратят, а потом в парасу опустят — это у стражников забавы такие. Мне сей режим терпеть резона нет. Так сто, тась коммунист, отомстить я им всем хочу.

— Правильно, правильно, товарищ!