Гула Камакри. Легенда о проклятом таборе

В сороковом году первого тысячелетия жила цыганка Сара. Однажды её табор остановился недалеко от берега Сирийского моря в месте, которое ныне называют Прованс. Была Сара язычницей, почитала многих богов. Первой среди них была Астарта. Раз в год омывали ночью в реке или в озере статую богини, воздавая ей честь. В том году к ночи поднялась на море сильная буря. Думала Сара, чем прогневал небо её табор. Услышала она голос, который велел выйти к морю и ничего не бояться, потому что с моря придёт ей истина. А недалеко от берега билась лёгкая лодка без паруса и вёсел, а в лодке сидели Мария Дева и Мария Магдалина. Удивилась Сара, что плывут они по морю всё равно что в скорлупе грецкого ореха. Снова услышала Сара голос, велел он ей бросить на воду своё платье и вытащить на берег лодку. Сняла Сара с себя лучшее платье, которое надела к празднику Астарты, бросила на высокие волны и сама зашла в буйное тёмное море, хоть и не умела плавать. Увидела, что платье держится на волнах, и встала на него, как на плот. Так добралась она до лодки и вытащила её на берег, а гребла только руками, и вёсел никаких у неё не было. Пришли две Марии в шатёр к Саре и до утра рассказывали ей о своей вере, а на следующий день она от них крестилась и стала им служанкой до конца своих дней. Так они и ходили по земле вместе и проповедовали. Многих цыган обратила Сара. Теперь уже её статую купают раз в год в море, в том самом месте, где она спасла двух Марий. А затем надевают на неё лучшие платья и юбки, что принесли благодарные цыгане, и украшают цветами и золотом.

– Давай я тебе и о свадьбе расскажу, – предложила Мирела. – Дадим мы тебе в приданое две подушки, ковёр и перину. Ковёр, я слышала, сам Петру обещал. И белую рубашку мою бери. А красную юбку и платок я сошью. Я иногда выйду утром из шатра, а на земле ткань расстелена, значит, какие-то силы нам приносят. Всё приносят, что нам нужно, но не более того. Знаешь, ведь свадеб у нас не было с тех самых времён, когда мы покинули мир живых. Тогда, в мире живых, мы с раннего утра расстилали на земле ковры. И угощения стояли – на медных низких столиках. Голубцы и питимос[3] ещё с вечера готовили. Мужчины садились отдельно от женщин, но веселье ведь общее. Собирался весь табор и праздновал три дня, но самым главным был первый, когда к концу праздника самый старший мужчина и самая старшая женщина подносили жениху и невесте хлеб и соль: «Как соль и хлеб не могут друг без друга, так и вы живите одной душой».

И жених отламывал кусок хлеба, и макал его в соль, и съедал. А потом и невеста. И провожали их в шатёр, а из шатра выносили на подносе с красными цветами брачную рубашку невесты. И дарили каждому, кто пришёл, красную ленту или красный бумажный цветок. Красный – цвет счастья и радости, и свадьба потому красная. А с рубашкой невесты танцевала перед табором свекровь, и все дарили подарки родителям невесты.

– Я пойду погуляю, – перебила Анна. Танцы с рубашкой добили её окончательно. – Мне нужно подумать и… подготовиться.

Но Мирела всё же закончила рассказ:

– И выходила невеста из шатра женой, закручивала у лба тонкие жгутики и вплетала их в косу, надевали ей на голову красный платок. Вот на меня посмотри, как платок свит. И фартук на замужнюю надевают.

В этот момент в шатёр заглянул какой-то цыган, очевидно, муж Мирелы. Судя по всему, он уже знал про Анну.

– Я тебе ленты принёс, – сказал он. – Сделай из них цветы ей на венок.