ГУЛАГ

Ничто в истории прошлой жизни администраторов и охранников ГУЛАГа не определяло с достоверностью их линию поведения в лагерях; их этническое и социальное происхождение было настолько же пестрым, как у заключенных. Когда я спрашивала людей, прошедших ГУЛАГ, о начальниках и охранниках, я почти всегда получала ответ, что они очень сильно различались между собой. Галина Смирнова сказала, что они были “как и все люди, разные”[956]. Алла Андреева – что “были явно больные садисты, но были и совершенно нормальные, хорошие люди”. Андреева вспомнила про главного бухгалтера, который однажды вскоре после смерти Сталина “влетел в бухгалтерию, где работали заключенные старушки-бухгалтерши, – влетел с воплями, тряся их за плечи: «Снимайте, снимайте это с номерами, вам отдадут вашу одежду!»”[957]

По словам Ирэн Аргинской, надзиратели, охрана и начальники были “самые разные люди”, причем люди, менявшиеся со временем. Призывников “очень сильно накачивали”, и “первое время это были просто звери, невозможное что-то. Но потом они как-то начинали понимать, не все, но большая часть, поэтому их достаточно часто меняли”[958].

Разумеется, начальство давило на охранников и администрацию, запрещая им проявлять доброту к заключенным. В архиве прокуратуры сохранилось дело Левина – начальника отдела снабжения Восточного района Дмитлага. Его обвинили в подозрительной мягкости к лагерникам. В частности, он позволил одному из них встретиться с братом (как правило, родственников держали раздельно). И вообще его отношение к зэкам, особенно к одной их группе, которую якобы составляли бывшие меньшевики, показалось кое-кому излишне дружественным. Левин, который сам ранее был зэком на Беломорканале, оправдывался: “Кем они были в прошлом, мне не известно”. Шел 1937 год, и Левин был осужден[959].

Но такие суровые меры применялись не всегда. Некоторые крупные лагерные начальники были известны своим человечным отношением к заключенным. В книге “О Сталине и сталинизме” историк, публицист и диссидент Рой Медведев пишет об одном из таких начальников – В. А. Кундуше, который в начале войны принял всерьез требование увеличить производство. Он поставил образованных политзаключенных на административные должности вместо блатных и вообще обращался с зэками мягко: даже добился для некоторых досрочного освобождения. Его предприятие “сразу же вышло в передовые и в течение всей войны перевыполняло план”. Но когда война кончилась, Кундуша арестовали, видимо за ту самую гуманность, что помогла ему наладить производство[960]. Лев Разгон описывает необычную пересыльную тюрьму в Георгиевске, через которую прошел и он, и его вторая жена Рика, тюрьму, где

…камеры не только подметены, но и вымыты. Полы, нары. Где кормят настолько сытно, что исчезает постоянный этапный голод. Где в бане можно мыться по-настоящему. Где даже есть – Рику это поразило больше всего! – специальная комната со всеми приспособлениями, где женщины могут совершать свой туалет…[961]

Были и другие примеры. Советский еврей Генрих Эльштейн-Горчаков, арестованный в 1945 году, на одном из этапов своей лагерной жизни попал в инвалидное подразделение Сиблага. Там появился новый начальник – бывший фронтовик, который не смог найти себе другой работы. Он взялся за дело серьезно: построил новый барак, выдал всем заключенным матрасы, одеяла и даже постельное белье, по-новому организовал работу. Лагерь преобразился[962].

Алексея Прядилова, арестованного в шестнадцать лет, отправили в сельскохозяйственный лагерь на Алтай. Начальник “воспринимал лагерь как хозяйственную организацию, к заключенным относился не как к преступникам и врагам, которых надо «перевоспитывать», а как к штрафникам и работникам и был убежден, что с голодных работу спрашивать бесполезно”[963]. Даже проверяющие из прокуратуры иногда обнаруживали хороших начальников. Один из них, посетивший Бурлаг в 1942 году, увидел, что “заключенные этих заводов потому и работали на отлично, что и условия у них были отличные. Так, например, бараки содержались в чистоте, каждый имел постельные принадлежности, хорошую одежду и обувь”[964].