ГУЛАГ

Львиная доля отправленной из США одежды досталась лагерным начальникам и их женам, хотя какая-то ее часть пригодилась для лагерных театральных постановок. Изредка заключенным доводилось попробовать американскую свиную тушенку. Они ели ее с наслаждением; многие раньше в глаза не видели мясных консервов. Из пустых банок делали кружки для питья, масляные лампы, котелки, сковородки, дымовые трубы и даже пуговицы, не думая о том, какое изумление могла бы вызвать такая изобретательность в стране, откуда банки прибыли[1594].

Перед отъездом Уоллеса Никишов дал в его честь пышный банкет. Подавались изысканные блюда, отдельные ингредиенты которых были взяты из зэковских пайков. Провозглашались тосты за Рузвельта, Черчилля и Сталина. Уоллес произнес речь, в которой прозвучали следующие примечательные слова: “И русские, и американцы, двигаясь разными путями, нащупывают способ организации жизни, который даст возможность рядовому человеку в любой стране мира извлекать максимум пользы из современной технологии. В наших целях и намерениях нет ничего несовместимого. Те, кто делает подобные заявления, вольно или невольно способствуют разжиганию войны – а это, по моему убеждению, преступно”[1595].

Глава 21 Амнистия и после амнистии

Сегодня я с приветливой улыбкой говорю лагерю: “Прощай”,

Говорю: “Прощай” колючей проволоке,
которая год держала меня в неволе…
Неужели здесь ничего от меня не останется,
Неужели ничто сегодня не замедлит мой торопливый шаг?
О нет! За колючей проволокой я оставляю Голгофу боли,
Которая все еще пытается довести мое страдание до предела.
Я оставляю могилы мук, останки тоски
И тайные слезы – четки наши…
Все это ныне будто уплыло по воздуху, как сдутый с дерева лист.
Наконец разорваны узы нашего заточения.
И сердце мое уже не исполнено ненависти,
Ибо сегодня сквозь тучи пробилась радуга!

Януш Ведов.

Прощание с лагерем

[1596]

Многие из метафор, с помощью которых описывали советскую репрессивную систему, например “мясорубка”, “конвейер”, создают образ безжалостной, неумолимой, непреклонной машины. Однако система не была статична: она крутилась все время по-разному, была способна на неожиданности. Да, 1941–1943 годы миллионам советских заключенных принесли болезни, страдания и смерть, но миллионам других война подарила свободу.

Спустя считаные дни после начала боев начались амнистии для здоровых мужчин, годных к военной службе. Уже 12 июля 1941 года Президиум Верховного Совета издал указ о досрочном освобождении некоторых категорий заключенных, осужденных за прогулы, бытовые и незначительные должностные и хозяйственные преступления, с передачей лиц призывных возрастов в Красную армию. Аналогичные указы издавались впоследствии несколько раз. В общей сложности за первые три года войны в Красную армию было передано 975 000 бывших заключенных ГУЛАГа и еще несколько сотен тысяч спецпереселенцев из бывших “кулаков”. Амнистии происходили вплоть до последнего штурма Берлина[1597]. 21 февраля 1945 года, за три месяца до окончания войны, был издан очередной приказ об освобождении заключенных с зачислением в армию. Всю работу по передаче освобожденных ГУЛАГу было велено закончить к 15 марта[1598].

Массовые амнистии оказали огромное влияние на численность и состав населения лагерей в военные годы и, следовательно, на жизни тех, кого амнистии не коснулись. В лагеря потоком шли новые заключенные, множество других освободили по амнистиям, миллионы умерли – все это делает статистику военных лет чрезвычайно обманчивой. Цифры за 1943 год показывают явное уменьшение населения ГУЛАГа – с 1,5 до 1,2 миллиона. За тот же год, однако, через ГУЛАГ, согласно другим данным, прошло 2 421 000 заключенных – одних арестовывали, других освобождали, третьих переводили из лагеря в лагерь, многие умирали[1599]. Так или иначе, несмотря на ежемесячное прибытие сотен тысяч новых лагерников, суммарное число обитателей ГУЛАГа с июня 1941 по июль 1944 года, несомненно, сократилось. Некоторые лесозаготовительные лагеря, спешно созданные в 1938‑м, чтобы справиться с наплывом заключенных, были теперь столь же спешно ликвидированы[1600]. Зэкам, оставленным в лагерях, все увеличивали и увеличивали рабочий день, и тем не менее нехватка рабочих рук была повсеместной. На Колыме во время войны даже от “вольных” требовали, чтобы они в свободные часы промывали золотой песок[1601].