ГУЛАГ. Паутина Большого террора

«Это не было проявление злобы, а просто полное равнодушие конвоя — он не рассматривал нас как людей. Мы — живой груз»[591].

Такого же мнения придерживается поляк Антони Экарт, арестованный после советского вторжения в Польшу в 1939 году:

«Нас не мучили жаждой сознательно — просто носить воду означало для конвоиров добавочный труд, и они не хотели носить ее без приказа. Начальник конвоя не проявлял к этому вопросу интереса, а конвоирам слишком хлопотно было на станциях по нескольку раз в день водить заключенных к колодцам или кранам, повышая риск побега»[592].

Но некоторые заключенные отмечали больше чем безразличие:

«Утром вышел в коридор начальник конвоя… А он стоит лицом к окну, спиной к нам, даже не оглянулся. Потом рыкнул: „Тра-та-та, вашу мать! Надоели вы мне!“»[593]

Усталостью, скукой и озлоблением из-за необходимости исполнять унизительную работу объясняет эту труднообъяснимую жестокость Солженицын. Он даже попытался вникнуть в образ мысли конвоиров. Штаты ограничены, дел много, а

«носить воду ведрами — далеко, да и обидно носить: почему советский воин должен воду таскать, как ишак, для врагов народа?»

Солженицын продолжает:

«Потом еще: воду эту раздавать больно долго — своих кружек у заключенных нет, у кого и были, так отняли, — значит, пои их из двух казенных, и пока напьются, ты все стой рядом, черпай, черпай да подавай…

Но и все б это конвой перенес, и таскал бы воду и поил, если б, свиньи такие, налакавшись воды, не просились бы потом на оправку. А получается так: не дашь им сутки воды — и оправки не просят; один раз напоишь — один раз и на оправку; пожалеешь, два раза напоишь — два раза и на оправку. Прямой расчет все-таки — не поить»[594].

Каковы бы ни были причины — безразличие, усталость, злоба, уязвленная гордость конвоя — заключенные страдали неимоверно. Как правило, их доставляли к месту назначения не только сбитыми с толку и униженными тюрьмой и следствием, но и физически истощенными — словом, во всех отношениях созревшими для очередной стадии путешествия по ГУЛАГу — для прибытия в лагерь.

Если не было темно, если заключенный не был болен и если у него хватало любопытства поднять глаза, первое, что он видел, были лагерные ворота. Чаще всего на них красовался лозунг. Над воротами одного из колымских лагпунктов

«во всю ширь, от столба к столбу — сияла фанерная „радуга“, задрапированная присобаченным к ней кумачовым транспарантом: „Труд в СССР есть дело чести, славы, доблести и геройства!“»[595].

Барбару Армонас в трудовой колонии близ Иркутска встретил плакат:

«Честным трудом отдам долг отчизне»[596].

В 1933 году на Соловках, ставших к тому времени спецтюрьмой, висел лозунг:

«Железной рукой загоним человечество к счастью!»[597].

Юрий Чирков, арестованный в четырнадцать лет, увидел над воротами Соловецкого кремля лозунг:

«Через труд — к освобождению!»,

очень похожий на тот, что висел над входом в Освенцим:

«Arbeit macht frei» («Труд освобождает»)[598].

Как и прибытие в тюрьму, приезд новичков в лагерь сопровождался своими ритуалами: бывших обитателей тюремных камер, измотанных этапом, надо было превратить в зэков-работяг. Поляк Кароль Колонна-Чосновский вспоминал: