ГУЛАГ. Паутина Большого террора

Тем не менее мы знаем, что к 70-м — 80-м годам советские уголовники выработали весьма изощренные правила гомосексуального этикета. Пассивные гомосексуалисты-мужчины изгонялись из тюремного или лагерного сообщества: они ели за отдельными столами и не разговаривали с другими мужчинами[1063]. Подобные правила, хотя о них редко писали, существовали в некоторых местах еще в конце 30-х, когда пятнадцатилетний Петр Якир наблюдал гомосексуальные отношения в камере для «малолеток». В рассказах сокамерников очень часто «фигурировали пьянки и девочки». Якир пишет:

«У меня не укладывалось в голове, что такие маленькие мальчики в состоянии общаться с женщинами. Но я ошибался. У одного из пацанов осталась пайка, он сохранил ее до вечера, а вечером спросил у голодающего Машки:

— Пожрать хочешь? Он ответил:

— Да.

— Тогда снимай штаны.

Это произошло в уголке, трудно просматриваемом из волчка, у всех на глазах. Все это никого не удивляло, и я тоже делал вид, что меня это не удивляет. Такие случаи в дальнейшем повторялись очень часто. Пассивной стороной были одни и те же; им, как париям, не разрешалось пить из общей кружки, применялись и другие унижающие их ограничения»[1064].

Что любопытно, лесбийская любовь была в лагерях более открытой — по крайней мере, о ней чаще пишут мемуаристы. В женской блатной среде она была сильно ритуализована. Лесбиянок порой называли «оно», среди них были «мужья» (иначе — «коблы») и «жены». Согласно одним мемуарам, «жены обычно были настоящими рабынями: они мыли ноги коблам, всячески ублажали их». Коблам часто присваивались мужские имена, и почти все они курили[1065]. О лесбиянстве говорили откровенно, даже пели частушки:

Ой, спасибо Сталину,
Сделал с меня барыню,
И корова я и бык,
Я и баба, и мужик.

Опознавательными знаками лесбиянок служили одежда и некоторые черты поведения. Одна полячка, побывавшая в лагерях, позднее писала:

«Такие женские пары были известны всем, и они не пытались скрывать свою связь. Игравшие роль мужчин обычно и одевались по-мужски, стригли волосы коротко и держали руки в карманах. Когда такую пару вдруг захлестывала волна страсти, они вскакивали от своих швейных машинок, гонялись друг за другом и, рухнув на пол, неистово целовались»[1066].

Валерий Фрид пишет о женщинах, которых считали гермафродитами. Одна была «коротко стриженная, красивая, в офицерских брюках»; у другой, по-видимому, действительно были и мужские, и женские гениталии[1067]. Другой бывший заключенный упоминает о лесбиянском изнасиловании: одну «скромную тихую девушку» загнали под нары и там разорвали ей девственную плеву[1068]. Заключенные интеллигенты смотрели на лесбиянство косо. Одна бывшая «политическая» назвала его «отвратительным явлением»[1069]. Но оно существовало и в среде «политических», хотя и в более скрытой форме. Нередко лесбиянками становились женщины, у которых на воле были мужья и дети. Сусанна Печуро сказала мне, что в Минлаге, где сидели в основном политические, лесбиянские отношения кому-то «помогли выжить».

На характер половых отношений, будь они добровольными или насильственными, гомо- или гетеросексуальными, воздействовала грубая лагерная обстановка. По необходимости любовь в лагере часто была шокирующе открытой. По словам одной бывшей заключенной, пары

«подползали под проволоку и соединялись около туалета, на земле»[1070].

Солженицын вспоминает:

«Вагонка, обвешанная от соседок тряпьем, — классическая лагерная картина»[1071].

Исаак Фильштинский, проснувшись ночью в бараке, увидел, что рядом на нарах лежит женщина. Она проникла на свидание к лагерному повару.

«Кроме меня в бараке никто не спал, а с напряженным вниманием вся эта мужская масса прислушивалась к тому, что происходит».